Изъято при обыске. Полвека спустя.
Шрифт:
Михаилу тоже сделалось не по себе от того, что она вытворяла перед ним. Он сидел, бледнел, как побеленная мелом стена, а на лбу его выступили бисеринки пота. Я думала: он одернет ее, как это сделал в свое время ой школьный друг, когда она навязывалась ему. Но Михаил так не поступил. Промолчал. Мне сначала показалось: из деликатности. Но это было не так, что вскоре выяснилось. Муж мой, повторяю, промолчал. Но я молчать не стала, видя такую похабщину, внесенную в мой дом со стороны. Я выгнала эту женщину, переступившую грань дозволенного, сказав ей:
— Впредь не смей приходить ко мне одна, без мужа. Приводи его, и при нем показывай свою доступность!
Она являться ко мне перестала. Мы поссорились. Мы, то есть я и она. Но супруг мой после этого инцидента не отвернулся от Розы. Как видно, она приглянулась ему.
Через некоторое время
В описанной приятелем Михаила женщине я узнала Розу. Они, муж мой и эта женщина, сидя на скамеечке, непринужденно болтали, весело смеялись, не замечая, что за ними наблюдают. Так любовники, встретившись, смеются ад своими супругами, которых обманывают.
К сказанному доброжелатель мой добавил кое-что еще: уточнил, где «застукал» эту «сладкую парочку». На очень интересном месте — в двух шагах от горотдела КГБ, на той самой остановке, где сотрудники этого учреждения садятся в общественный транспорт и выходят из него.
Вторая часть его доклада была, как выяснилось впоследствии, важнее первой. На я, узнав о неверности Михаила, так была шокирована, что этой детали (что любовники оказались вместе чуть ли не у входа в горотдел), не придала никакого значения...
Я обвинила мужа в неверности. Оправдываться, просить прощения он не стал. И я велела ему покинуть мой дом. Он собрал свой чемодан и пошел жить к своим родителям.
Когда он уходил, я опять же вгорячах, допустила еще одну оплошность, даже не подумала о том, что в этом своем чемодане он уносит мою рукопись — переписанные мною в отдельную тетрадь мои крамольные стихи, упомянутые выше. Не догадалась я отнять у него эту свою вещь. Потом, придя в себя, спохватилась, но было уже поздно. Через несколько дней после того, как я выставила обманщика этого за дверь, его взяли в армию. Хранить ему верность я не собиралась, разумеется. Я даже вспоминать его себе запретила. А он вдруг взял да и напомнил мне о себе. Прислал письмо.
Мама не хотела мне его показывать, но отец велел отдать, сказав: «Пусть сами в своих делах разбираются». Послание это было очень трогательным (жаловаться он умел). Он писал о том, как трудно служить. Служил он не солдатом. Учитывая его, хотя и неполное, высшее образование, абсолютную грамотность и красивый почерк, ему нашли применение в штабе. Назначили писарем. Но я об этом узнала позднее.. Он писал как бы не о самом себе а вообще о службе. Что многие новобранцы не выдерживают, дезертируют. Их ловят и садят в тюрьму. А кое-кто вообще стреляются. Прочитав эти строки, страшно напугалась, зная, какой он малодушный, слабый человек. И как я тогда буду чувствовать себя? Чтобы этого не произошло, я решила ответить ему. Это же мне, как я считала, ничего не стоило. О том, что из этого может выйти потом, я не думала. Это, наверное, у меня в крови — думать о других в ущерб себе. Одним словом, я ему ответила. Он опять написал. И мы снова стали переписываться. Ему дали отпуск. Он приехал на побывку ко мне как к жене. А когда снова уехал в свою часть, выяснилось, что через 9 месяцев я должна буду стать матерью его ребенка. Отслужив, он уехал в Ленинград, чтобы закончить учебу в институте. Уезжая, оставил мне на хранение свои дневники (до этого они находились у его родителей). И разрешил их прочитать. «Чтобы, как он сказал, у нас с тобой не было никаких секретов друг от друга». И какой же секрет таился в одной из его тетрадей, исписанных его красивым почерком?
Он признался наконец, что когда я его за измену выгнала, он, обидевшись на меня, не остался передо мной в долгу: отнес в горотдел мои крамольные стихи. Использовав этот компромат, меня обвинили, как это ни смешно звучит, в шпионаже в пользу английской разведки. Доказать эту мою «вину», естественно, не могли. Я выкрутилась. Но чего мне это стоило (об этом рассказала я в своей первой книге). Это стоило мне здоровья. А после этого еще и беременности. И роды, довольно поздние, в 28 лет. Они были очень тяжелыми. Ко всему примешивалась боль, которую причинил мне муж своим признанием. Если бы я раньше узнала, что он предал меня, я бы не его, а себя пожалела и окончательно порвала с ним. И развелась. Но теперь, после того, как беременность, осложненная токсикозом, истощила меня, на то, чтобы что-то круто изменить в своей жизни, сил у меня не было. После родов я много лет чувствовала себя плохо. Мне ничего не оставалось, как снова сойтись с Михаилом. Все эти злоключения подробно описала я в своей первой книге «Изъято при обыске». Повторяться не буду. Данную повесть пишу я уже не столько о себе, сколько о своей «задушевной» подруге Розе. Михаил в дневнике своем о ней не написал ни слова. И мне придется много добавить к сказанному об этой женщине. Главное вот что.
Приехав в Магнитогорск из Тьмутаракани, куда они с мужем были направлены после окончания университета в наказание за участие студенческих волнениях и хранение запрещенной литературы (фактически это была ссылка), она обо всем этом рассказала мне. На меня ее исповедь произвела сильное впечатление, и я допустила роковую ошибку. Приняв Розу за свою единомышленницу, отнесла к ней на хранение свои крамольные стиххи, о которых было сказано выше. Они лежали у меня, как и другие бумаги, в чемодане. А чемодан этот в нашей однокомнатной квартире, в которой постоянно толклись посторонние люди, даже поставить было негде. У Розы квартира была больше нашей...
Все было бы не так страшно, если бы не одно досадное обстоятельство. Мы с Розой были не только подруги-соперницы. Но еще и конкурентки. Она, как и я, со школьных лет мечтала стать писателем. Пыталась, наверно, что-то сочинить. Но у нее из этого ничего не вышло. А у меня вдруг получилось. В 1953 году, когда мне было 20 лет, я написала свое первое стихотворение Назвала его «Березкой» и посвятила его красавцу Евгению. Осмелев, показала свой стих профессиональному писателю, руководителю городского литературного объединения. На другой же день моя «Березка» была напечатана в городской газете. Неделю спустя — в той же газете, с нотами. Местный композитор написал музыку к моим словам. Эту песню исполняли по областному радио. Меня показывали по местному телевидению. Я выступала вместе с другими членами литературного кружка перед рабочими в общежитиях. В третий раз мое стихотворение было опубликовано в центральной газете. Руководитель литобъединения составил подборку из лучших сочинений своих подопечных и послал ее в «Труд». Все мои знакомые стали называть меня не иначе как Березка. Нахваливали стих, поражались тому, что он получился таким удачным. Хотя и был первым моим опытом в литературном творчестве. Одна Роза никак не отозвалась об этом стихотворении. Прочитав его, лишь сердито нахмурилась. Я не стала тянуть ее за язык. Посидели, помолчали и разошлись. Она уехала к себе в Свердловск (в то время она еще училась в университете) и надолго, года на два-три исчезла из моего поля зрения. Расписавшись с Владимиром, не сочла нужным и на свадьбу меня пригласить. А до этого — звала даже на выходные, чтобы «поболтать».
Когда же мы наконец встретились, она вдруг, как бы ни с того и ни с сего заявила, причем с гордостью:
— Я хотя бы не пишу!
«Нашла чем гордиться! — рассердилась я, уловив фальшь в ее тоне, и ответила, не имея такой, как у нее привычки — врать и притворяться, тем более, что завела она разговор не о покупке склянки чернил, а о творчестве, ответила то, что действительно в данный момент подумала:
— Был бы у тебя талант, он заставил бы тебя писать!
Мои слова она восприняла как оскорбление и, в свою очередь, ответила на них, но у же не словом, а делом. Вмиг мои политические стихи, все еще находившиеся в чемодане, который, по неосторожности, оставила я на хранение у этой бывшей моей одноклассницы, те самые, за написание которых в 1959 году меня чуть было не определили в тюрьму, перекочевали в горотдел КГБ. И сплавила их туда, как мне стало позднее известно, Роза.
Вы скажете: а может, донесла она на меня не потому, что хотела мне отомстить за то, что обозвала ее бездарной, а потому, что, как верноподданная гражданка своей страны, была возмущена крамольным содержанием моих сочинений. На это возражение я отвечу так: вовсе нет. Законопослушной она не была, иначе бы не принимала участия в студенческих волнениях и выдала бы меня гораздо раньше, в 1956 году, как только получила доступ к моему архиву. Идейное содержание моих политических куплетов было ей, как говорится, до лампочки. Взволновала ее моя «Березка», совершенно наивное лирическое стихотворение, вызвав зависть. Да, она стала завидовать мне, прочитав этот стих.