Изыди, Гоголь!
Шрифт:
Его морщинистое лицо разглаживается.
– - Гриша? Это правда… ты?
Я надеюсь, что это риторический вопрос.
Когда я поднимаюсь с кресла, возничий делает робкий шаг навстречу, затем тут же отступает. Его взгляд падает на танцующие у моих ног тени, лицо тотчас смурнеет. Одна рука снимает фуражку, другая тянется в карман пиджака. Надеюсь, не за осиновым колом.
Меня такое не убьет, а вот больно будет.
Возничий говорит:
– - П-прошу прощения, Григорий Иваныч, за
Его дрожащая рука выуживает пузырек с прозрачной жидкостью. Я почему-то уверен, что там отнюдь не алкоголь...
– - По дороге я заскочил в церковь, она тут рядом, -- возничий прижимает фуражку к груди и откручивает крышку.
– - Коли призрак вы, Григорий Иваныч, нежить али вурдалак какой, со святой водицей сразу то понятно станет. И тогда, слово даю, мы душу вашу как надо упокоим! Простите!
С последним криком возничий с размаха поливает меня из бутылки.
За многие века жизни, особенно такой веселой, как у чернокнижника, твое тело, хочешь или нет, но обрастает мускулами, становится гибким и быстрым. Мое, к тому же, было усиленно заклинаниями.
Мое старое тело. Новое же, обладая жалким Первым магическим уровнем, тратит на одно заклинание всю ману и вообще не так давно выбралось из могилы, где пролежало неподвижно вороны знают сколько.
И я не оправдываюсь. Просто не хочу, чтобы про величайшего колдуна и Чернокнижника Запредельного уровня пошли слухи, будто бы его одолела какая-то старая усатая моль.
Мое тело отшатывается, когда уже поздно, понимает это и замирает. Теплая жидкость струится по лбу, затекает в глаза, капает с подбородка на мокрую жилетку.
Извозчий со сторожом затаивают дыхание.
Я облизываю влажные губы и задаюсь вопросом: считаются ли в этом мире чернокнижники нечистью? В моем, вот, считались.
Закрыв лицо руками, я издаю истошный вопль.
***
Гости наверняка уже ждут его, но у молодого человека на балконе важный телефонный разговор.
Он опирается на каменные перила и вглядывается в увядший сад внизу.
– - Да, отец. Конечно, нет!
Молодой человек усмехается и понижает голос:
– - Гоголи ничего не подозревают. Анна без ума от меня, гости в восторге от вечера. Все идет, как мы и задумали!
Отец грубо обрывает его, и веселая улыбка слетает с молодого лица.
– - Прости, пап. Конечно, я помню, ради чего все это. Извини, меня зовут…
Завершив разговор, молодой человек оборачивается. Служанка, стоящая в дверях балкона, пропускает его и кланяется:
– - Николай Александрович, гости с нетерпением ждут вашей речи.
Молодой человек кивает. Конечно они ждут, эти шакалы. Не каждый день случается такой мезальянс.
Прежде, чем уйти, молодой человек спрашивает:
– - Как
Служанка прячет взгляд.
– - Она… не скучает без вас.
Ах, не скучает? Пусть так. Скоро Гоголям точно будет не до веселья…
Стиснув зубы до хруста, молодой человек направляется обратно к гостям.
***
Возничий испуганно охает и бросается ко мне.
– - Господи, Гриша, прости!
Мой крик боли перетекает в смех, и я отнимаю руки от умытого лица. Оказывается, святая вода неплохо освежает.
– - Видели бы вы свои физиономии!
– - хохочу я.
Возничий замирает с открытым ртом, сторож крестится и прикладывается к бутылке.
Отсмеявшись, я начинаю отряхиваться от воды. Извозчий, опомнившись, достает платок и помогает.
– - Радуйся, -- говорю я ему, -- твой господин живее всех живых. Напомни-ка, как там тебя?
– - Остап, -- кивает мужчина.
– - Запамятовал что ли, Гриш?
– - Я бы спросил, как дела с памятью у тебя, Остап, когда ты проснешься в гробу, тебя откопают расхитители могил, а человек, который должен был встретить тебя слезами радости, обольет тебя святой мочой.
Возничий, прижав фуражку к сердцу, кланяется:
– - Прости дурака, Гриш, ей богу, прости! Я же сам, вот этими вот руками, гроб с тобой внутри на могилу нес!
Посмотрев на свои руки, Остап вдруг шагает ко мне. На этот раз я успеваю среагировать и выставляю ладонь.
– - Предупреждаю: я с мужчинами не обнимаюсь.
Извозчий растерянно отшатывается. Затем его пробирает на хохот. Пригладив усы, он вздыхает:
– - Еще раз прости, Гриш. Никак не могу своим глазам поверить. Это правда ты?
Я прищуриваюсь:
– - А ты, кстати, напомни, кто я и чем владею.
Остап чешет макушку:
– - Дык, Григорий Иваныч Гоголь ты. Патриарх рода. Скончался на допросе у жандармов, похоронен неделю назад. Владел… владеешь родовым поместьем под Петроградом, издательством книжным, мной да Ласточкой моей.
– - Целый патриарх, значит, -- задумчиво киваю я.
В своем мире я аристократов терпеть не мог. Все потому, что безмозглые фанатики Ордена кормились именно с их рук. Аристократы вовсю пользовались этим и решали, на кого должна пасть святая кара. Чаще всего на меня.
Ревнивые муженьки никак не могли смириться, что их жены во сне шепчут имя Аластора Кроули.
Однако теперь, когда я сам стал голубых кровей, до меня вдруг снизошло откровение.
Я деловито киваю:
– - Знаешь, Остап, а ведь привилегии, деньи и власть по праву рождения -- это не так уж и несправедливо.
– - А то!
– - хмыкает возничий.
– - Ты, Гриш, как себя вообще чувствуешь? Тебе, может, в больничку нужно?
Я вздыхаю и тут же морщусь:
– - Мне нужно в горячую ванну. От меня несет, как от дохлой псины!