К нам едет Пересвет. Отчет за нулевые
Шрифт:
Тогда я учился в девятом классе, а когда закончил десятый, как раз завершилась советская власть.
Сидя на подоконнике, я стал замечать, что помимо влюбленных и подростков, распивающих нехитрый алкоголь, в садик стали забредать печальные дети новых времен — бомжи.
В те годы еще не было принято вешать пудовые замки на ворота детских садиков и обносить их двухметровыми заборами, посему бомжи беспрепятственно проходили в теремки и разбирали там свои котомки.
Пока я сидел на подоконнике, а бомжи дневали и
И в один тихий день наша площадка стала городской достопримечательностью, которую, правда, гости города вовсе не спешили посещать и осматривать.
Где-то в архивах обнаружился документ, согласно которому именно под этой детской площадкой в 1930-е годы был вырыт могильник для скотины. В числе иных невинно убиенных животных зарыли в могильнике и овцу, больную сибирской язвой. Может быть, даже и не одну овцу, а несколько.
В те далекие годы нашей улицы не было вообще: здесь кончался город Дзержинск. Лишь много десятилетий спустя возле позабытого могильника разместили вокзал, понастроили домов, превратив край в центр.
Но никто и не вспомнил о могильнике, пока все строилось.
Допустимо, что неподалеку от могильника могла прогуливаться мама родившегося в Дзержинске Эдика Савенко — да не одна, а с коляской, где и лежал себе будущий писатель Лимонов. В те годы и овца была посвежее, и даже асфальт на месте могильника еще не был уложен.
Юный Олежка Дерипаска, который тоже некоторое время жил в Дзержинске, неподалеку от нашего дома, вполне мог бегать по месту могильника, ковыряться в песочке и строить башенки и пирамидки.
Но миновала зараза и первого оппозиционера, и первого олигарха нынешней России.
И все сложилось так, как сложилось.
Детский садик в моем доме спешно закрыли. Саму площадку залили бетоном, но дома сносить не стали. Квартиры там разом упали в цене, обменять их стало невозможно. Жильцы посетовали, позлились, а потом все равно успокоились.
В квартире моих родителей и сейчас живет моя сестра, и я к ней езжу в гости.
Сижу на подоконнике, смотрю в окно. На площадку больше не приходят влюбленные, здесь не распивают нехитрое спиртное подростки, и даже, что меня особенно удивляет, бомжи сюда не заглядывают. У садика нехорошая слава. Все из-за этой овцы.
И садик всегда пуст. Пуст.
Смешная жизнь земная, или Вслух о вечных ценностях
Земной свой путь пройдя до половины, я думаю, что не человек определяет вечные ценности.
Человек, в конце концов, тут вообще ни при чем.
С тем же успехом можно попросить человека, чтобы он определил величину и ценность солнца или любой иной звезды. Солнце обладает той величиной,
Нет, человек, безусловно, вправе сказать, что отменяет ценность веры, ценность семьи, ценность Родины, но обесценивает таким образом он исключительно себя самого.
Это как в анекдоте от Раневской: «Недавно видела картину „Мона Лиза“, и она меня не впечатлила…» — «Знаете, „Мона Лиза“ уже может позволить себе кого впечатлять, а кого и нет…».
Вечные ценности могут позволить себе игнорировать отдельных людей, а порой и целые народы.
Ценности при этом остаются, а люди и народы исчезают в небытии стремительно и без остатка.
Бог не имеет никакого отношения к человеческим представлениям о морали и милосердии.
Бог — абсолютный механизм, подчиненный своей логике, и, к счастью, у нас нет иного выбора, кроме как считать ее справедливой.
Она действительно справедлива — потому что ясна и честна. От нас никто ничего не скрывает. В этом и есть Божественное милосердие.
Когда исчезают люди и народы — надо искать в этом справедливость. Иных путей нет.
Говорят, что раньше наказание Господне приходило поколение спустя — к детям и внукам согрешившего.
Ныне расстояние между Небом и Землей сократилось до расстояния перста указующего. Сделал ошибку — тебе перстом в лоб. Я очень часто чувствую эту теплоту и суровый ноготь, упирающийся в грешную голову. Иногда по нескольку раз в день. Радует: я не один. За мной смотрят.
Господь не собирается исправлять наших детей, он предпочитает иметь дело с нами. Если отложить наказание, то мы успеем бог весть что натворить, пока наши дети не выросли… Тем более что у нас их, возможно, и не будет.
И вот нам указуют.
Ваша мораль — пошлость, говорят нам. Мы можем выбросить ее, тем более что человечество меняет свои представления о моральном и аморальном как носовые платки.
Наша вера в смену времен, в человеческую свободу от обязательств, наши прятки и догонялки — все это смешная шелуха, пыль, морок. Господь сметет это ясной ладонью со стола.
И мы снова останемся с Ним наедине, при свете единственной человеческой звезды.
Времена недвижимы, а нашей суетливой морали нет места вовсе — есть лишь неизбывные Божественные законы.
Иногда эти законы напоминают мне те крутящиеся чучела, на которых обучали гладиаторов. Сначала преклоняешь голову, иначе ее снесет лезвием, потом подпрыгиваешь, иначе переломают ноги, потом вновь и ненадолго встаешь в полный рост. Надо — преклоняешься, надо — падаешь ниц, надо — выпрямляешься и смотришь вперед. Никто не спрашивает, чего мы хотим. С нас спрашивают, что мы умеем.
Но от нас хотят, чтобы все, что мы делаем, делалось с легким сердцем. Человек должен исполнять навек предначертанное в согласии со своей душой.