К нам едет Пересвет. Отчет за нулевые
Шрифт:
Со стен исчезли фотографии близких, бабушек и дедушек. Что вы, разве можно.
Сначала железные двери появились у отдельных квартир. Потом железом стали отгораживать целые площадки. Затем — подъезды. Появились кодовые замки, с кодом в двадцать семь цифр. Теперь железные двери и железные заборы отделяют многие дворы, а на всех окнах висят тяжелые решетки. Определенно, мы превращаемся в неких мифологических «англичан».
Черт возьми, кто мне объяснит, почему это было не нужно двадцать лет назад?! И почему, закованный в
Вот только не надо выставлять меня мракобесом.
Мои трое детей живут в доме, а не в землянке. Они не дают мне заводить дома ненужные красивости и никчемные нелепости (все равно отогнут, поломают и разобьют) — но все самое важное у меня есть.
Однако ощущение, что время сбросило обороты, уже сидит в глотке. Время сбросило обороты! Мы победили в самой страшной мировой войне, вырвались, Боже ты мой, в космос, провели свет, газ, телефон, радиоточку в каждую квартиру — всего за несколько лет.
И что теперь? Неустанно меняем модели мобильных, модели кофеварок, модели соковыжималок, дверные глазки, дверные ручки, дверные обивки.
Об этом, что ли, мечталось? После полета в безвоздушное — черное, непомерное, ненасытное — пространство?
Отчего мы так быстро устали и разменялись на чепуху?
Мальчишки больше не хотят на Марс, на Луну, к черту на кулички. Мальчишки хотят сто вторую версию очередной компьютерной игры. Воспаленные глаза, задроченная «мышь», нервные движения рук: «Беги, мальчик, беги, тебя догоняет страшило!»
Так распадалась великая Римская империя. Тогда кому-то пришло в голову, что можно есть, а потом шевелить во рту специальной палочкой, что бы вырвало, и опять есть, получать наслаждение от вина и мяса.
Но пришли злые варвары, которые ели мясо один раз — только затем, чтоб насытиться, — и все поломали.
Нас приучили к тому, чтоб нас тошнило. Нас тошнит от неактуальных половичков и занавесок, зеркал и кушеточек, стульчиков и стульчаков.
Что бы мне сказала бабушка, если б я сообщил ей, что у нее половичок на полу неактуальный?
Смутно догадываюсь: иного читателя раздражают те плоские очевидности, что здесь написаны. Но вот что удивительно: тот же читатель наверняка нежно любит Булгакова, печально прозревшего о москвичах, навек испорченных квартирным вопросом. И ничего, никакого противоречия.
Нас буквально закачали телевизионной ахинеей, где красят, штукатурят и передвигают мебель добры молодцы в спецодежде, а потом варят, жарят и парят что-то на кухне, а потом еще якобы строят дом (Дом-2) под руководством двух светских девиц — но на самом деле ничего не строят, а только выясняют свои глупые отношения целыми сутками, целыми, блин, годами — нашей единственной и неповторимой жизни!
За это ее нам дали? Для этого?!
Беги, мальчик, беги, тебя
Если ты не убежишь, оно придет сквозь любые железные двери. Оно может жить на Востоке, который проще и оттого жизнеспособнее. Оно может жить в соседнем, насквозь ветхом доме с гнилым потолком и водой под ногами. В любом случае — оно есть.
Неизбежное, оно предложит новую игру: «Домик качается р-раз! Домик качается два! Домик качается тр-ри!..»
Искушаю прозрачной душой
Искус — слово, похожее на улыбку тонких губ.
Губы, подрагивая, кривятся — и ожидают, что ты, искушенный, вкусишь всякий розовеющий плод, коснешься любого ненужного тебе цветка, разменяешь живую душу и райские сады на скоро остывающий жар земной.
Впрочем, иногда мне кажется, что не только Дьявол, но и Господь искушает тоже.
Никто не знает, какими путями правят человеческую душу. Трудно понять, как помогают человеку не избегнуть своей судьбы и не миновать пути предначертанного.
Впадая в ересь, думаю, что порой Господь осознанно и милосердно вводит человека в искус и после уже наделяет искушенную душу болью и раскаяньем. Потому что — как же иначе пришла бы эта боль, откуда взялось бы раскаянье, если бы не пережил человек искус?
Или порой искушают одних — скажем, правителей России, — дабы научить других скажем, граждан России. Первые идут на искус, пропитываются искусом как уксусом, превращаются в плотоядных и жадных нелюдей. От вторых ждут, когда они перестанут смотреть на все сломанными глазами и говорить об этом вывихнутым языком.
Проще говоря, Господь бросает в жертву искусу одних, других спасая. И те же законы, что действуют в целых государствах, на огромных континентах, действуют и в самых малых семьях, меж мужем и женой, родителями и детьми.
Дурной, не противящийся искусам ребенок учит родителей тому, что они сами были либо дурны, либо малоумны. Дурная, впавшая в искус жена учит мужа, что он был глух. Дурной, искусившийся муж учит жену, что она была слепа.
Как же Господь объяснил нам тогда, кто мы, если б он не искушал ближних наших?
Наши ближние — зеркало наше. Надо смотреть в это зеркало и видеть себя. Видеть, а не кричать: за что же так со мной поступили ближние мои?!
Посмотри внимательно — и все увидишь. Это единственное зеркало, которое всегда у глаз твоих. Разобьешь — принесут и поставят другое, не менее, а то и более беспощадное.
Есть у искушения и другая сторона.
Вся культура мировая вскормлена больным искушением, с одной стороны, и виной пред Богом — с другой.
Чуждый искусов художник и писатель разом превращается в тоскливое существо, изрекающее истины непреложные, однозначные и монотонные. Не интересные никому.