К неведомым берегам
Шрифт:
На самом уголке примкнутой почти вплотную к печке скамьи, против мрачной громады брига, виднеется щуплая мальчишечья фигурка. Голова бессильно опустилась к коленям, гардемаринские погоны на торчащих кверху костлявых плечах сморщились и смялись неровными складками. Спит?.. Задумался?.. Плачет?
Не спит и не плачет. Самообладание мальчика сдерживает рвущиеся наружу рыдания. Это Геннадий Невельской — лучший из лучших орлят, украшение корпуса. Он мучительно ищет выхода из обидного положения, в которое попал, и не находит.
Виновник этой незаслуженной обиды и горя — сам император! Мальчику не верится: тот самый император, который так часто отличал Невельского на своих прогулках с кадетами, щедро угощал его фруктами и конфетами за самозабвенное, искусное и упорное карабканье вверх по каскадам петергофских фонтанов и смелое плавание и ныряние в холодных прозрачных бассейнах за брошенной палкой… И вдруг нежданно-негаданно обидел, да как!..
Может, и вправду он такой жестокий, как рассказывали кадеты… Ведь они даже старались не ездить во дворец — притворялись больными, а друзьям сознавались, что просто боятся: прикажет повесить, вот и все… Лейтенанта Бестужева на каторгу в кандалах отослал….
Неожиданно перед глазами встала во всех подробностях прогулка царя с кадетами и брошенная в воду палка, за которой, как дрессированные собачонки, плывут мальчики…
И сердце Невельского наполнилось гневом. За что царь так оскорбил его?
Царь, как это делалось ежегодно, лично просматривал на днях гардемаринский список представленных к производству в мичманы.
— Невельской? — спросил он, остановив острый ноготь на его фамилии, стараясь что-то вспомнить. — Это тот крохотный, но ловкий и смышленый мальчишечка? Неужели он уже окончил курс?
— Да, ваше величество, Геннадий Невельской — первый по успехам и записан на мраморную доску, — доложил директор корпуса вице-адмирал Крузенштерн.
— На доску?.. Ну, на доску, конечно, следует, — согласился император. Да, следует… А вот в мичманы, в командиры над людьми — слишком рано. Где же авторитет офицера? Нехорошо выходит… Нет, не разрешаю: офицер, да еще на корабле, прежде всего должен пользоваться у матросов неограниченным авторитетом, а что же здесь?
— Ваше величество, ему семнадцать лет, — осмелился сказать в защиту Невельского директор. — Мы таких выпускали неоднократно.
— Знаю, — недовольным голосом возразил царь. — Выпускали. Так то были настоящие юноши — молодые люди, а этот — совершенное дитя, на вид ему лет двенадцать-тринадцать, не больше… Нет, задержим на годик, худа не будет. И, немного помедлив, добавил: — Пусть подольше побудет под вашим влиянием здесь, а не на палубе с разными разнузданными шалопаями…
Взволнованный директор корпуса не находил нужных слов и дрожащими пальцами левой руки не переставая машинально вращал в одну и ту же сторону надетый на палец правой руки жалованный брильянтовый перстень. Он с плохо скрываемым осуждением, не отводя глаз, следил, как из-под мягкого карандаша размашисто выбегали неумолимые слова: «Задержать производство Невельского на год…»
На следующий день приехавший в корпус к концу обеда Крузенштерн приказал выстроить окончивших и поздравил их с производством в офицеры. Невельской отсутствовал.
Не говоря никому ни слова и не расспрашивая, директор с озабоченным видом прошел по коридорам, заглянул в классы, библиотеку, столовую и, подойдя к кадету, часовому на бриге, проделавшему перед ним по уставу «на караул», спросил:
— Невельского не видал?
Вымуштрованный кадет-часовой не ответил, но выразительно перевел глаза с директора в сторону.
Директор неслышно подошел к неподвижной согнувшейся фигуре и положил руку на плечо. Невельской вздрогнул, вскочил и вытянулся.
— Зачем здесь сидишь, Невельской? Столовая не для мечтателей… Я хотел, Невельской, тебе по-отечески сказать, — и он погладил мальчика по голове, — надо быть твердым как сталь — не гнуться и не ломаться… Зачем от товарищей отвернулся? Не надо, они тебя любят и огорчены не менее, чем ты. Мои Карлуша и Яша просили меня позвать тебя сегодня встретить Новый год с нами. Приходи, потолкуем, как взрослым мужчинам держать себя надо…
— Покорно благодарю, ваше превосходство, я буду держать себя как подобает, — пообещал мальчик.
— Ну, вот и хорошо, — одобрил директор и снова ласково похлопал Невельского по плечу. — Скажу, что придешь… Рады будут…
И маленький Невельской на самом деле на встрече Нового года в семье Крузенштерна вел себя так, как будто ничего неприятного не случилось.
После скромного ужина адмирал подарил Невельскому роскошное трехтомное издание своего кругосветного плавания с пудовым атласом и собственноручной надписью.
Предложенный Крузенштерном проект занятий Невельского в предстоявшем учебном году увлек юношу: он проведет год не только с большой для себя пользой, но и к тому же интересно. В самом деле, в гардемаринском классе ему придется быть не столько учеником, сколько учителем своих новых товарищей, особенно отстающих из них. Он будет непосредственно участвовать в большой работе по постройке в адмиралтействе разборной модели фрегата «Президент». Директор предоставил ему право пользоваться его библиотекой редких русских и иностранных книг — словом, предстоит интереснейший год.
Особенно же приятной неожиданностью для обиженного Невельского явилось предложение трех преподавателей офицерских классов, как первоначально называлась морская академия, руководить его занятиями по их предметам. Все трое были выдающимися педагогами.
На первом месте между ними стоял Шульгин, профессор русской истории, до самозабвения увлекавшийся ею. Всегда приветливый, доверчиво открывавший чуткое сердце навстречу любви к знанию, бесконечно добрый, он, живя исключительно на свои учительские заработки, ухитрился содержать и успешно «выводил в люди» четырех своих братьев и сестер. Для этого ему приходилось читать курс истории одновременно в шести учебных заведениях, в том числе и в университете, вставать до света и ложиться далеко за полночь, а подчас шагать пешком из Царского Села в Петербург, чтобы попасть к началу занятий. Но усталость не лишала его ни душевного равновесия, ни обычной приветливости.