К новому берегу

Лацис Вилис Тенисович

Артур подошел к двери и распахнул ее настежь.

— Вон! Торгуйте своими колбасами и костями, но оставьте в покое честных людей! Ну, быстрей, быстрей!

4

Вскоре после установления Советской власти Артур приехал в Пурвайскую волость. По заданию укома партии и уездного исполнительного комитета он должен был созвать собрание и разъяснить населению решение Верховного Совета республики о земельной реформе и национализации крупной собственности. Заодно следовало подобрать членов волостной землеустроительной комиссии и организовать подготовительные работы по проведению реформы. Комсомольской группы в волости еще не существовало, Артур решил не уезжать, пока не будут решены и эти задачи. В воскресенье утром надо было провести общее народное собрание, а после обеда созвать молодежь волости.

Не успели разойтись участники общего собрания, как в Народном доме появилась молодежь. Пришло около ста человек.

Артур рассказал им об огромных переменах, происшедших в Латвии, о замечательной роли молодежи в государственной жизни и социалистическом строительстве в старших советских республиках. Остановился и на задачах молодежи в Пурвайской волости. Земельная реформа, культурные мероприятия, механизация сельского хозяйства, борьба со старыми предрассудками, антирелигиозная пропаганда — вот какое обширное и многостороннее поле деятельности открывалось сегодня перед молодежью.

Пока Артур говорил, одна из девушек не спускала с него глаз. То была Анна Пацеплис. В Сурумах никто не знал, что она пошла на собрание. Анна заняла место в одном из задних рядов. Она не выступала в прениях, не задавала вопросов, только жадно вслушивалась в каждое слово Артура. Как и прежде, он сегодня казался ей самым благородным, умным человеком на свете. В ее памяти все еще звучали сказанные им несколько лет тому назад дружеские, ободряющие слова. Они помогли девушке не склониться перед обстоятельствами, не дали задохнуться. Сегодня, разговаривая с этими юношами и девушками, Артур снова указывал Анне путь. Ей очень хотелось идти по этому пути, только она не знала, как это сделать.

Собрание окончилось. Молодежь начала расходиться. Анна расхрабрилась и подошла к Артуру.

— Товарищ Лидум, могу я вас побеспокоить? — обратилась она к Артуру.

— Пожалуйста… — отозвался Артур, взглянув на девушку. Он не узнал ее: Анна за эти годы сильно выросла и изменилась.

— Вы меня, наверное, не узнаете? — спросила Анна. — Тогда вы работали батраком в Ургах. С тех пор прошло шесть лет…

— Анна из Сурумов! — воскликнул Артур с изумлением и пристально взглянул в лицо девушке. — Все помню, до последней мелочи, только тебя совсем нельзя узнать. Как ты выросла! Знаешь что, подожди меня несколько минут, я поговорю с ребятами, потом освобожусь до самого вечера.

— Ладно, я вас… я тебя подожду на улице.

Спустя полчаса они медленно шагали по дороге в сторону Сурумов. Артур рассказал Анне про тюремные годы и теперешнюю работу, а она в свою очередь рассказала о себе. Но в ее повествовании не было ничего примечательного: однообразная жизнь деревенской девушки, работа, учеба украдкой от домашних и вечное одиночество.

— Скажи, что. мне делать? — спросила Анна. — Я не хочу жить по-старому. Чувствую, что мое место в комсомоле. Но если я поступлю в организацию и буду участвовать в работе, дома меня будут грызть с утра до вечера.

Артур задумался.

— Дорогая Анна, — наконец заговорил он, — я, конечно, не могу тебя уговаривать и усложнять твою жизнь, которая и без того нелегка. Но если ты хочешь наконец стать свободным человеком, тебе все равно когда-нибудь придется выдержать борьбу с семьей. Не лучше ли сделать это сейчас? Может быть, тебе придется тяжело, но потом ты сможешь ходить с гордо поднятой головой и никогда не останешься одна со своими бедами и невзгодами. На каждом шагу тебя поддержат товарищи.

— Ты думаешь, что мне так и поступить?

— Да, Анна. Ведь ты выбираешь себе честный, правильный путь. На твоей стороне весь советский народ. Кого тебе бояться?

— Ладно, Артур, я так и сделаю… — обещала Анна. — Только прости, если вначале не сумею быть такой, какой должна быть настоящая комсомолка. Но я постараюсь делать все, что в моих силах, и со временем стану такой.

— Правильно, Анна, и не надо таиться. Пусть все знают, кто ты.

— Пусть знают!

Веселых и улыбающихся увидел их на дороге Айвар. Он поспешно отступил в кусты, чтобы его не заметили. Грустным взглядом проводил молодой парень этих счастливых людей. Он готов был отдать все за то, чтобы Анна согласилась пройтись с ним и так же просто и свободно разговаривала, как сейчас с Артуром. «Для Артура, наверно, это ничего не значит, а для меня…»

Дома Айвар не находил себе места. С полчаса он подбрасывал большие двухпудовые гири, пока не заныли мускулы. Устал. Немного передохнул, затем сел на мотоцикл и уехал куда-то.

Но он не поехал к Стабулниекам, где, изнывая от тоски, его ждала белокурая Майга, — там ему нечего было делать. Айвар гнал мотоцикл по неровной лесной дороге, по извилистым тропам лесорубов и охотников и все время думал об Анне.

«Каким я должен быть, чтобы она смогла стать моим другом? Что я должен совершить, чтобы взгляд Анны остановился на мне с уважением и… может быть… с любовью?»

Он не находил ответа на эти вопросы.

5

В конце августа Анну Пацеплис приняли в комсомол. Сначала организация не давала ей никаких поручений, только зачислила в политкружок и пригласила помочь украсить Дом культуры — Артур, по-видимому, рекомендовал на первых порах не слишком загружать Анну заданиями, пока семья Пацеплисов не привыкнет к ее самостоятельности.

У Анны так и не хватило смелости признаться родителям в том, что она вступила в комсомол. Ежедневно выслушивая язвительные замечания мачехи о советских людях, она понимала, что это признание вызовет бурю в Сурумах. Бруно, служивший сейчас лесничим, жил в Мелдерах и только изредка заходил в усадьбу отца, и каждый раз он выкладывал ворох ядовитых сплетен и слухов. Антону Пацеплису старший сын казался воплощением мудрости, и он подпевал ему. Анна отмалчивалась. С утра до позднего вечера она тянула тяжелую рабочую лямку, терпеливо перенося и равнодушие отца, и брань, и ненавистное шипение мачехи. После конфирмации Лавиза больше не била Анну, но ее острый, желчный язык жалил гораздо больнее, чем розги. Миловидность Анны (о которой Лавизе в последнее время приходилось слышать все чаще) всю жизнь была для нее бельмом на глазу. Она не могла примириться с мыслью, что падчерица, которую здесь заставляли работать до седьмого пота и на которую смотрели как на рабочую скотину, могла привлечь внимание людей. Чтобы Анна не зазнавалась, мачеха старалась вытравить из нее зачатки пробуждающейся гордости.

Анна пропускала мимо ушей замечания Лавизы, зная, что мачеха ее ненавидит. Отец ни разу не попытался заступиться за нее, а брат Жан был слишком молод, чтобы прийти на помощь сестре, — с ним в Сурумах не считались. Можно было подумать, что Жан равнодушен к сестре, но однажды вечером произошел такой случай. Явился Бруно, хмурый и злой.

— Где Анна? — сразу спросил он.

— Что тебе нужно от этой растяпы? — поинтересовалась мачеха.

— Позовите ее сюда, тогда услышите, что эта дура наделала! — закричал Бруно. — Пусть отец тоже идет. Ему надо знать, какие вещи творятся без его ведома в Сурумах…