К новому берегу
Шрифт:
«Ну ладно, если хочешь, поборемся… — подумала Анна. — Только ты будешь иметь дело не с запуганной девчонкой, которая жила здесь раньше».
4
Рано утром Лавиза постучалась к Анне:
— Вставай, мамзель, пора коров доить…
Анна поднялась и быстро, по фронтовой привычке, оделась.
«Началось… — подумала она, причесываясь перед карманным зеркальцем. — Лавиза берет вожжи в руки, старается направить мою жизнь по старой колее. Интересно, если дать ей волю, как далеко она зайдет. Как ты думаешь, Анна… — улыбнулась она своему отражению в зеркале, — не попробовать ли? Пусть человек покажет себя до конца; как только станет невмоготу, дам ей отпор».
При отъезде из Риги в Пурвайскую волость Анна намеревалась недельку-другую отдохнуть, присмотреться к жизни родной волости, а затем договориться в укоме партии о работе. Девушка хотела узнать, кто здесь работает из коммунистов и советского актива довоенного времени и что сталось с комсомольской организацией. Последний год Анна была ротным комсоргом, поэтому можно было ожидать, что после демобилизации ее пошлют на комсомольскую работу.
Анна вошла в кухню. Мачеха, стоя на коленях перед плитой, пыталась раздуть пламя в отсыревших ольховых сучьях.
— Вот так оно и получается, когда не подсушат, — сердилась она. — Фу… фу… проклятая труха! Шипит да трещит, а гореть не горит. Иди раздуй ты…
Анна разворошила и поправила слишком плотно набитый в топку хворост, зажгла кусочек бересты и положила под сучья. Вскоре языки пламени уже лизали сырой хворост, и он разгорелся сильно и жарко.
— Не забыла еще, шатаясь по фронтам… — удивлялась Лавиза. — Теперь будешь каждое утро растапливать плиту, только сама заботься с вечера о хворосте. А теперь иди подои коров. Работа пустяковая: две ведь только и остались.
Когда Анна вернулась из хлева и процедила молоко, Лавиза велела загнать коров в загон. После этого вся семья стала завтракать. Антон уже встал и выкурил первую утреннюю трубку, а Жан успел с часок поработать на лугу.
— Надо бы навоз из хлева убрать, — проговорил Пацеплис. — С весны не чищено. Скоро жижа будет заливаться за голенища.
— Так чего же? — сказала Лавиза. — Пусть Анна после завтрака берется за вилы и до обеда вычистит хлев. После обеда надо будет намочить белье.
— Нет ли у вас еще какой работы погрязнее? — спросила Анна. — Такой, что копилась всю войну? Заодно бы все переделала.
— Печная труба давно не чищена, — сказал Пацеплис. — И в бане печь потрескалась — дымит. Надо бы замазать щели глиной.
Лавиза посмотрела на Анну.
— Вот видишь, сколько для тебя работы… Довольно погуляла белоручкой. Теперь снова сама зарабатывай себе хлебушко.
— Да, вижу… — ответила Анна. — Но трубу все же придется чистить кому-нибудь еще, я не трубочист. Не знакомо мне и ремесло печника. Я думаю, трещины в печи замажет сам отец.
— У меня на такие мелочи не остается времени, — проворчал Пацеплис.
— А какие же горы ты будешь ворочать? — спросила Анна. — Пойдешь сено косить?
— Когда же? — усмехнулся Жан. — Пока отвезет бидон молока на молочный завод, пройдет полдня, а тогда уж коса траву не берет.
— Попридержи язык… — Пацеплис, насупившись, посмотрел на сына. — Что ты, молокосос, понимаешь в делах взрослых.
— Я думаю, что вычистить навоз тоже придется или отцу, или тебе, Лавиза… — продолжал Жан, никак не реагируя на замечания Пацеплиса. — Кто накопил, пусть тот и чистит. Анна не для того воевала и не для того вернулась в Сурумы, чтобы работать на лентяев. Она сама знает, что ей делать.
— Ишь, какой адвокат! — зашипела Лавиза. — Говорит, как по нотам. А ты сама что думаешь? Будешь в Сурумах дармоедкой жить или станешь зарабатывать свой кусок хлеба?
— Дармоедкой я никогда не была и не буду, — ответила Анна. — Я не хотела спешить с этим разговором. Думала по крайней мере один день пожить под командой Лавизы, чтобы узнать ее теперешний норов, но Жан расстроил мои намерения. Да и нечего приглядываться, все и так ясно. Вы, отец с мачехой, забыли одно: жизнь не стоит на месте. Вам обоим кажется, что я сегодня такая же, как была четыре года тому назад, но это грубая ошибка. Я уже не прежняя Анна и никогда такой не буду. Если хотите, чтобы дети не ушли из дому, в Сурумах должны установиться другие порядки и другие отношения. Я, например, никому не позволю сесть мне на шею, и Жан этого не потерпит. Старое больше не вернется, поймите это раз навсегда. Я ни одного дня не пробуду здесь на положении бессловесной рабочей скотины. Твое грубое, вызывающее поведение, Лавиза, оскорбительно, и я прошу никогда больше не разговаривать со мной в таком тоне. А ты, отец, хоть бы на старости лет устыдился и перестал лодырничать. С тех пор как я тебя помню, ты никогда себя не утруждал. Но должен когда-нибудь в доме установиться порядок. Когда-нибудь и хозяину надо начать работать. Мне не трудно убрать навоз из хлева, вычистить трубу и замазать печь в бане, но я не хочу отнимать у тебя, уважаемый отец, положенной тебе работы.
— Антон! — закричала Лавиза. — И ты это допустишь?
— Ты, девчонка, языку воли не давай, — Пацеплис погрозил пальцем. — Не доводи до греха, а то встану да возьмусь за тебя, тогда увидишь, кто распоряжается в этом доме.
— Потише, отец… — сказала Анна. — Если начнешь грозить, может случиться, что и я не промолчу.
— Что ты, котенок, мне сделаешь! — ухмыльнулся Пацеплис.
— Может, ты ответишь на вопрос: почему вы оба с Лавизой в начале войны так старались удержать меня дома? Сколько пообещали вам за это Бруно, Тауринь и другие подлецы?
Пацеплис смущенно уставился в пол. Побледневшая Лавиза кусала губы.
— Да что вспоминать такие старые дела… — пробормотала она. — Антон, чего сидишь — пора ехать на молочный завод.
— Да, пора ехать… — сказал Пацеплис и вышел.
— Ты молодец, Анна… — подмигнул сестре Жан. — Так им и надо.
Он ушел на луг. Анна убрала со стола, перемыла посуду, принесла в кухню дров и воды, затем сказала Лавизе:
— Я ухожу на луг помочь Жану.
Лавиза подождала, пока Анна скрылась за углом избы, и, оставшись одна, погрозила кулаками вслед падчерице, обругав ее вполголоса самыми скверными словами. Ругаться так, чтобы слышали другие, она уже не осмеливалась.
Весь день Анна проработала с братом на лугу. В обед и вечером подоила коров, после ужина убралась в кухне и на дворе. Управившись со всем, девушка пошла прогуляться возле Змеиного болота.
С этого дня Анна действовала в Сурумах вполне самостоятельно: делала то, что считала нужным, работала много и усердно, но ни у кого не спрашивала разрешения, если хотела отдохнуть или на часок-другой уйти из дому. И никто больше не решался запретить или навязать ей что-нибудь.
Поздно вечером Анна, глядя из окна своей комнатки на темнеющее, курившееся после захода солнца болото, вспоминала свою давнишнюю мечту. «Теперь, старое болото, скоро кончится твоя власть. Мы, советские люди, заставим тебя отступить…»