К Огонькам Созвездий
Шрифт:
На вечный холод обрекут….
Прижмись ко мне плотней собою.
Люби меня, пока я тут.
Сольем тела хоть ненадолго,
Утратив поцелуев счет.
Мы друг без друга мерзнем только,
Поверь, намерзнемся еще.
А вот сейчас, пока мы рядом,
Забудем о конце пути.
Такая трепетная радость,
Друг друга, все-таки, найти.
А время пожирает молодость
И с каждым годом все быстрей.
Согрей
От одиночества, согрей.
Когда я умру
Когда я умру, мне приснится то место, где вырос,
Подвал из двух комнат и маленький двор на углу.
Но нет, не оттуда уйдет моё тело, навынос.
И там не заплачут, не всхлипнут,
Когда я умру.
А там, в позабытом, но не прекращаемом детстве,
Там, рядом с колонкой, где вечно сочится вода,
Предложит мириться драчун, что живёт по соседству,
А я, ухмыляясь, скажу:
– Никогда! Никогда!
Он станет врачом. А курили мы с ним, за сараем.
Потом, умирая, он будет письмо моё ждать.
Когда я умру, мы наверно еще поиграем
В игру ту, что в детстве, до драки играли всегда.
А я далеко, не копейки считаю, а центы.
А дом тот, бульдозер разрушил, уже не спасти.
И кто-то использовал, угол двух улиц, под церковь
А я, умирая, шептать буду, дому: «Прости»!
Когда я умру, то не знаю, где буду схоронен
А разница лишь,
Для могилу копающих рук.
И всё чем я жил, что я видел, и что не запомнил,
Уже и не важно, не нужно, – когда я умру.
Пока я живу, и мне снится, то место, где вырос,
Подвал из двух комнат и маленький двор на углу.
Но нет, не оттуда уйдет мое тело, навынос
И там не заплачут, не всхлипнут
Когда я умру.
Посвящается исчезнувшему дому в городе Днепропетровске и другу детства Валентину Александровичу Корицкому, пусть земля ему будет пухом. Амен!
В царстве дождя
В царстве дождя, я зритель,
Глядящий на ночь, как небыль.
Вокруг прозрачные нити
Тянущиеся к небу.
Зонт мой, ужасно тонок.
Дождь, бесконечно огромен.
Кто я пред ним, ребёнок,
Вздрагивающий при громе?
Шуршанье дождя о листья,
О крыши чужие стук.
Запутывающий мысли,
Капель привычный звук.
Каплями тикает время.
Каплями я измучен,
Тянущимися к небу,
Прячущимися в тучи.
И по асфальту, навеки,
Вчерашние, смыв с дороги,
Текут дождевые реки
Мои омывая ноги.
В царстве дождя я зритель
Глядящий на быль, как небыль,
На эти прозрачные нити
Связавшие город с небом.
Зелёный остров
На Днепре зелёный остров.
Мы туда ходили вброд.
Золотых песков там россыпь,
И родник холодный бьёт.
Я и два моих соседа,
Три отборных босяка.
Нам на острове веселье.
Нам без острова тоска.
Лет с восьми в кармане финка.
С десяти и самопал.
Вовка был у нас за Флинта.
Я, о Флинте прочитал.
Разбежались лет в пятнадцать.
Я ушёл в читальный зал.
Что с друзьями? Вам признаться,
Очень долго я не знал.
Я читал, писал, работал
Что об этом рассказать?
Весь в идеях и заботах…
Вот, в читалку шёл опять.
Как-то, даже не поверил…
Вижу Женька.
– Ты ли, нет?
– Я! Рыбак, сошёл на берег.
Вот. Обычный домосед.
– А Володька?
– Он на нарах.
Было дело в преферанс.
Показалось, выпил мало.
Оказалось, в самый раз.
Попрощались, как до завтра.
Только встретимся ли вновь?
Мимо нас неслась ватага
Развесёлых пацанов.
Может на зелёный остров?
Мы туда ходили вброд.
Золотых песков там россыпь,
И родник холодный бьёт.
Декабрь.
Декабрь. На агавах воробьи.
Бананы жёлтые и мандарин не кислый.
Ну что ж, другие здесь календари.
Другие месяцы. Другие даже числа.
И может они правду говорят,
Хоть для меня их смысл непривычен.
Мне снится из того календаря,
Опавшая листва, пожухлая обычно.
Как, в сумерках, аллеей я иду,
Почти зима, а кажется, что лето.
И пахнет, как в заброшенном саду,
И только под ногами шорох этот —
Обычная пожухлая листва….
Ну, хоть проснулся видимо не зря.
Наградою чужого хвастовства —
Бананы в середине декабря.
Любовь
Отпахал я и пошёл
К дому.
А в сенях моя жена
Настя.
Говорит: «Иди ко мне
Голубь,
Так хочу твоей мужской
Ласки».