К отцу своему, к жнецам
Шрифт:
18
Досточтимому и боголюбезному господину Евсевию Иерониму, пресвитеру Вифлеемскому, Р., смиренный священник ***ский, – о Христе радоваться
Довольно я был выставлен на поглядение миру, довольно стенал с ним и любопытствовал. Слишком много погружался я в дела, от которых мне нет пользы, в дни, от которых мне не было радости. С безумными я играл вокруг мертвой рыбы, и стоили все мы вкупе не дороже ее головы; с великим шумом совершаются наши забавы, боюсь, как бы великой горечью они не кончились. Поищу, где замкнуться; не замедлю, ибо смерть не замедляет. Другие, спозаранок работая на ниве Господней, насаждают злаки, приносящие плод сторичный; примусь в поздний час и я, полью их слезами, на всякий день буду посещать их рассмотрением своих грехов, да будет напоследок хлеб мой не из одной золы. Если истинно то, что говорит Писание: «мудрость пиши во время досуга, и кто умаляется деянием, тот воспримет ее», как может писать что-либо относящееся к мудрости тот, у кого не бывает досуга, кому вся жизнь – одно ремесло, и тяжчайшее? И как воспримет ее тот, кто не только деянием не умаляется, но, паче того, в несноснейших делах мира день ото дня все больше нагромождается? Как о божественной усладе поведает другим тот, кто сам ее не вкушает, если, как говорится, горькие уста медом не плюют? Как я дам то, чего не приял? Уйду же от земного занятия, прибегу к горнему безделью, чтением освежу свой дух, молитвой напитаю, наполнюсь туком небесным; излиха напою сухость сердца, собеседников найду себе. Вернусь на оные пажити, посещу те источники, коих в сердце моем никакое забвение не могло изгладить, никакое многообразие времен истребить, никакое, по милости Божией, непостоянство духа не могло переменить. Клеть мою, посреди мира стоящую, от мира отделю; в ней найду себе пустыню пространную, вниду в нее и укроюсь; доволен буду ее теснотой, дарующей широту небес, и скудостью, которая, по слову одного из древних отцов, безмолвием меня наставит
19
Досточтимому и боголюбезному господину Евсевию Иерониму, пресвитеру Вифлеемскому, Р., смиренный священник ***ский, – о Христе радоваться
Сильней ополчается мир против оставляющих его, и уходящих от соблазна мирской жизни жаждет увидеть возвращающимися. Блаженны те, кому готовится наследство вечное; но против сынов избрания доныне неистовствует фараон и вражду, зачатую прежде их рождения, пестует после него. О зачатии их он скорбит, по рождении погружает их в великий поток испытаний, не зная приязни к мужам, коих возненавидел в младенчестве. Преследует их всякий день, на выходящих из египетского мрака посылает свои колесницы и не стыдится, побежденный, вновь сходиться на брани, пока остается надежда победить: нет никого свирепей его, нет и лукавее. Истины в нем нет ни на грош, за который двух воробьев продают, но обманов без счета, так что каждый день он может выбирать себе новый. Он спускается вниз, в ров поистине смертный, где роятся в ожидании его приказа несметные язвы Тартара, и ходит среди них, словно среди своего зверинца. Подлинно, он собирает их с великим тщанием по всему свету, вскармливает, как родных детей, и неизмеримую отраду находит в созерцании их повадок. Вот перед ним безумный раздор, ревущий кровавой пастью; он шутит с этим чудовищем, треплет его по голове, поросшей змеями, а оно лижет ему руку и заглядывает в глаза. Вот зависть, растревоженная чужим благополучием, – он дразнит ее, прежде чем выпустить на волю; вот багровый гнев – он поит его жёлчью из своего кубка; вот бессонные заботы, стаей носящиеся по воздуху, – он учит их возвращаться по условному свисту на его руку; вот плач в растерзанных одеждах – он утешает его лживыми ободрениями; вот сладострастье – он кормит его человеческой печенью. Вот из громадного клуба, в котором свились бессонница, вероломство, тревога, голод, он выманивает предприимчивый обман и говорит ему: «Твой черед; иди, опутай их пустыми волнениями, помыкай ими, как можешь». Вняв приказанию, тот пускается быстрее падучих звезд; плещут его пестрые одежды, напитанные серою Коцита; расседается адская толпа, его завидев, и вот вылетает он в подлунный мир, выводя за собою вереницу подвластных ему призраков.
Новая смута сотрясает наш дом, новою болезнью он мучится. Некий человек бродит ночью по дому; видел его конюх, видел ребенок, проснувшийся не ко времени, видела старая женщина, помогающая на кухне. В темных одеждах, говорят, и с лицом, низко склоненным, так что нельзя различить. Никого из знакомых в нем не признали, да и кого можно признать в ночном мраке, без всякого огня; но что нужды? тотчас решают, что не обычный то человек и не из мира живых. Сперва робко, а потом увереннее говорят, что это являлся господин нашего замка, чтобы свидетельствовать, что действительно он погиб в чужих краях и домой не вернется. В мгновение ока эта зараза растекается по замку и заполняет его до краев: каждый, «словно орел или змей эпидаврский», с удивительной остротой видит то, чего Линкей бы не разглядел, и в меру своей проницательности судит о том, каковы бывают призраки умерших и ради чего являются живым. Воображением, от праздности растревоженным, создают они страх, из которого не могут выбраться: приходит к ним призрак и несет с собою страх будущего наказания, коего стремится бежать их суетность. Одни говорят: верно, не так там плохо, если дают выйти: ведь из темницы не выпускают поглядеть на белый свет; другие им прекословят, и каждый ум создает образ будущих вещей из своей скудости. Иные и гордятся тем, что такими чудесами отмечено наше обиталище, и ищут предлога спуститься в деревню, чтобы рассказать об этом. Ко мне отовсюду подступают с расспросами, будто я страж умершим, и вместо того чтоб заботиться о своей душе, я вмешиваюсь в странствия чужой. Словно однодневный консул, не ко времени наделенный почестями и вниманием народа, я глаз не смыкаю, разбирая похождения того, кто не смыкал их ночью, и выношу приговоры о том, чего не знаю и во что не верю; думавший, что надолго покинул эти забавы, я вдруг новые игрища утверждаю и отдаю приказы, чтобы люди знали, чего им следует ждать, а о чем надо печься самим. Ты говоришь: «излечи их, скажи, что следует думать в согласии с церковным учением, не отставай, будь настойчив»? трудно сломить человека, укоренившегося в своем мнении: словно вышние боги поселяются в нем, которых не преклонишь мольбами.
20
Досточтимому и боголюбезному господину Евсевию Иерониму, пресвитеру Вифлеемскому, Р., смиренный священник ***ский, – о Христе радоваться
Труден вопрос, являются ли умершие очам живых, и вызывает множество несогласий даже до сего дня. Потому, остерегаясь вводить новизны в Церковь, чтобы, подобно Фаэтону, на непривычном пути не истребить землю и все произрастения ее, мы предпочтем смелости осмотрительность, представив суждение об этом предмете, какое в своих сочинениях изложил блаженной памяти Августин епископ и иные церковные писатели и которого мы считаем благоразумным держаться.
Когда люди, мертвые или живые, являются спящим или бодрствующим, то предстают взору не сами вещи, как они есть, но некие подобия вещей, как в песнях не сам Антенор странствует, не Приам гибнет, не Пергам разрушается, но лишь образы этих вещей, созданные поэтическим вымыслом. Это, как мы полагаем, совершается действием ангелов, по домостроению Господнему, повелениями которого или наставляются умы человеческие, или обманываются; или утешаются, или устрашаются, насколько каждому подобает милость или суд от Того, Чью милость и суд не напрасно воспевает Церковь. Ведь души умерших находятся там, где им не видно и не слышно происходящее в этой жизни. Однако там есть у них забота о живых, хотя о том, что здесь делается, они в совершенном неведении, как есть у нас забота о мертвых, хотя что они делают, мы совсем не знаем. Мертвым не то неведомо, какие вещи здесь делаются, но когда делаются: со временем они могут услышать о наших делах от тех, кто, здесь умирая, к ним приходит, однако и тогда не полностью, но насколько одним позволено свидетельствовать, а другим – слышать. Подобным образом приходят к нам вестники из отдаленных стран, повествуя, что приключилось там прежде их ухода, и не в полноте, но отчасти, как им довелось видеть и слышать, и мы скорбим или радуемся о вещах, уже миновавших или никогда не бывших такими, как нам о них сказали. Кроме того, умершие могут знать нечто от ангелов, присущих с нами и души наши из этого мира уводящих. Еще и откровением духа Божьего они могут узнать о том, что совершается здесь и что им необходимо ведать. Наконец, некоторые могут быть восхищены от мертвых к живым, не по своей природе, но по Божьему могуществу, однако совершается ли это через их присутствие или по участию ангелов, принимающих их черты, я не решаюсь утверждать. Ведь Бог всемогущий через ангельское служение повсюду может приносить людям то утешение, которое считает должным для них в несчастиях этой жизни.
Но скажут: само Писание свидетельствует, что есть место явлениям мертвых: не читаем ли мы, что дух нечистый, обитавший в прорицательнице, способен был Самуила воззвать от мертвых, так что тот явился, и был виден прорицательнице, и говорил с Саулом по его желанию? Значит, женщине этой, лишь своим ничтожеством ограждаемой от смерти, было дозволено, по слову Лукана,
внимать собранью безмолвных,домы стигийские знать, сокровенного таинства Дита,и более того, мертвых из преисподней вызывать и говорить с ними, узнавая грядущие судьбы? Отвечает на это Августин в послании к Симплициану, епископу Медиоланскому: не диковиннее ли, что сам сатана, начальник духов нечистых, может говорить с Богом и испытывать Иова, мужа праведнейшего? и дивно ли, если судья часто не говорит с невинными, которых намерен избавить от кары, и говорит с виновными, коих обрекает на смерть? Впрочем, еще подлежит рассмотрению, подлинно ли Самуил является, подлинно ли он говорит с Саулом и смущает новейших вопрошателей. Посмотрим на это внимательней. «Умер Самуил»: это сказано было раньше, а здесь повторяется, чтобы указать на великую тесноту, в которой был Саул, и на то, сколь больше прежнего он нуждался в Самуиле; или же это повторено ради указания, что он умер недавно, ведь лишь того, как передают, можно воззвать волшбою из мертвых, кто умер невдавне и чья утроба еще не истлела. Саул обращается к прорицателям, поскольку не получает божественного ответа, как написано: «И вопросил Господа, и Тот не отвечал ему ни во сне, ни через жрецов, ни через пророков». Во сне отвечал Господь, по утверждению евреев, таким образом, что в посте и молитвах они просили божественного ответа, и Бог им в сновидениях открывал будущее, чего не было дано Саулу. Под пророками же понимаются ученики Самуила, коих общником был и Саул. «Саул же, – говорится далее, – истребил волхвов и ворожей от земли», то есть тех, кто пользовался кровью и жертвами, часто прикасаясь к мертвым телам, а равно и тех, которые совершали дело с помощью заклинаний, и уничтожил имевших в утробе дух прорицания, называемый пифоном, что значит «бездна». Скрылась, однако, и избежала суда эта женщина, к которой пришел Саул, переменивший одежды и взявший с собою двух мужей во свидетельство. Она была, как считают евреи, матерью Авенира, сына Нирова, который сокрыл ее в Эндоре, да не истребится с прочими прорицательницами. Затем читается: «И уразумел Саул, что это был Самуил, и преклонил лицо свое к земле, и почтил его». Итак, верно ли уразумел Саул? Дозволено ли духу прорицания воскресить мужа святого? Весьма противно этому то, что он слышит: «Завтра ты и сыны твои со мною будете». Разве тот, кого Бог отверг из-за гордыни, кто при конце жизни своей вопрошает прорицательницу и вкушает от ее тельца, с праведными и пророками водворится? Купно ли по смерти приемлются Саул нечестивый и благой Ионафан, в одном ли жилище водворятся? Даже если в то время святые и праведные мужи обретались в преисподней, пока не исполнилось их упование, однако не могли с ними быть нечестивцы: ибо Авраам говорит богачу, погребенному в преисподней, без сомнения, в то же время, когда и сам Авраам еще пребывал в ней, что «между нами и вами положено зияние великое, дабы хотящие отсюда перебраться к вам не могли и оттуда сюда перейти». Если же, как мы думаем, все это было показано и сказано Саулу диаволом, ничто не мешает полагать, что нечистый дух захотел в малую истину, им сказанную (он ведь правдиво возвестил Саулу смерть вместе с сыновьями), вмешать немалую ложь и, говоря нечестивцу: «Ныне будешь со мною», внушить всем грешникам, что отпускаются по смерти даже и самые великие грехи и что любой сможет войти в блаженную жизнь с теми, кто и нынешнюю жизнь прожил, как подобает. Ведь у святых мужей в обычае всякий раз, как они чувствуют, что тревожат их постыдные помышления, ставить пред очами ума будущие муки и таковым размышлением угашать все недозволенные внушения прежде, нежели совершится постыдная услада; диавол же всеми силами печется отнять у нас это оружие. Потому, хотя читаем в другом месте, что и по смерти пророчествовал Самуил, однако следует думать, что не Самуил тогда явился, но призрак и наваждение, созданное хитростями того, кто себя преображает в ангела света, а служителей своих – в служителей правды. Сие-то наваждение, как говорит Августин, в Писании называется именем Самуила, поскольку к образам вещей обычно прилагаются имена самих вещей, как мы, видя пред собою изображение Иерусалима или во сне – Гектора, говорим: «Это Иерусалим, это Гектор», а не «образы того и другого». Если же кто утверждает, что слова «будешь со мною» относятся не к вечному воздаянию, но лишь к общему жребию смерти, и что был то Самуил или нет, мы достоверно узнаем только в будущей жизни, то мы оставляем этот спор до более благоприятного времени.
21
Досточтимому и боголюбезному господину Евсевию Иерониму, пресвитеру Вифлеемскому, Р., смиренный священник ***ский, – о Христе радоваться
Нет, не пресечешь этого, как разлившегося потока не остановишь: гляди, как он несется, снедая поля. Видели его – этого ночного скитальца, о котором я писал, – уже и подле моих дверей, то ли хотящего войти, то ли боящегося. Теперь приступают ко мне все те, кто смотрел на меня свысока из-за моей молодости и невоинственного сана, и говорят: «Ты один с ним сладишь: за тобою и святость Церкви, и прославленная ученость, и жизнь непорочная»:
о пособленье его Калидон, хоть имел Мелеагра,начал тревожной мольбой просить —удивительно, какими льстецами делает людей страх! Что до меня, то по известным тебе причинам я не верю, что это явление человека умершего, но полагаю, что скитание живого, и именно того, чья ученость напомнила о Поликрате, а дурные намеренья его воскресили: разумнее из двух неведомых сделать одного и тому, о ком мы ничего не знаем, приписать то, что больше приписать некому. Ну что же, выйду ныне к ночи на ловитву, узнаю, что ему надо у моих дверей; приму оружье мое, колчан и лук, и выйду вон, если зверь при вратах. Хоть я не сведущ в ловитве, но уповаю, что Бог благословляя благословит мою охоту и насытит меня хлебом разумения, когда вернусь счастливо. Не оленей, не серн и не буйволов и птиц пернатых, но отправлюсь ловить человека: как льву добыча онагр в пустыне, так мне – муж строптивый и злоумышленный; расставлю тенета, насторожу ловушки, опутаю его; если словом не могу избавить домочадцев от праздномыслия, попекусь исправить делом, среди белого дня показав им того, кем были заняты их помыслы. Тогда очистятся невинные, исчезнут ложные подозрения. Выведу на свет соблазн, пока он не преуспел; приведу на суд, испытаю, охраню их помышления, ежедневно потрясаемые до самой основы.
22
<Без адресата>
Прекрасно я все совершил! Готовился прилежно, радовался своей изобретательности, истощил ее досуха, предусмотрел все уловки врага; нет такого, о чем бы я забыл, чем бы пренебрег. Кто же не похвалится, придя с охоты? кто не расскажет о своих деяниях, не выставит добытого на обозрение? Ну же, спроси: успел ли я в моих затеях? открыл ли я? увидел ли, дознался? Подлинно, не без добычи я вернулся, и такой, которую лучше бы мне никогда не встречать. Знаю теперь несомнительно, что этот человек, в ночи бродящий, людей страшащий, с незнаемым обликом, слывущий призраком, – я, я сам, один я, никто, кроме меня! Что это со мною? Подобно как Даниил, премудрый в юности своей, так и я вышел к вечеру сеятелем пепла, и благой плод из него возрос, насытивший меня познанием так, что не хочу больше никакого другого. Подобно как Бел, чтимый идол вавилонян, так имел я на всякий день двенадцать мер муки, то есть множество народа, бывшего во власти моей и приступавшего ко мне с благоговением, и сорок овец, то есть дерзостных движений моей души, о коих я пекся с прилежанием, имею теперь и шесть полных кувшинов вина, то есть праведной казни Божией, пришедшей без промедления. Подобно как Бел, славный идол вавилонян, так и я довольно ел и пил каждый день, чтобы почитаться живым, но от Бога живого зависит избрать человека, да обличит невидимое мое и на кровлях поведает творимое во тьме моей. Подобно как царь, запечатавший двери своим перстнем, так я днем хранил святость своего сана, налагая печать пристойности на уста свои и оттиск воздержности – на все члены свои, но ночью я находил из себя тайную дорогу, дабы рыскать, как зверь, пока не скажу сам себе: «Вот пол, посмотри, чьи следы на нем?» И подобно как храм, вседневно посещаемый несметной толпой народа, так и я буду в почтении, пока не раскроется скверна моя, живущая всякую ночь, а после сего слава моя совершенно отнимется от меня. Кто скажет: «Велик ты, Бел, и нет в тебе никакого лукавства»? Сам себя я поймал, сам себя обнаружил, во тьме странствующего, сам себя уличил, сам привел к своему судилищу! Я Даниил, открывающий идольские таинства в ночи, и я же идол, обличаемый и поругаемый от пророка; я царь негодующий, и я Даниил доказывающий; я царь, говорящий: «вот, он ест и пьет: разве он не живой?», и я царь, предающий Бела во власть Даниилу; я жрец, посмевающийся царской печати на дверях, и я жрец, следами своих стоп выдающий свое лукавство; я идол рукотворный, истребляющий овец, и я тот, кого Бог избрал обличить его ничтожество; я царский гнев, я и царское благочестие, я храм прославленный, и я храм презренный и оставленный, медь у меня снаружи и скудель внутри. Господи, Господи, просвети мои глаза, загляни в мою клеть: чьи там следы? подлинно ли человеческие?
23
Досточтимому во Христе господину Петру, епископу Остийскому, Р., недостойный священник, – благоговейное послушание
Что сладостнее, что желаннее и благотворнее для души, чем стремиться к источникам вод Господних, а достигнув, пребывать подле них неотступно? И что лучше, чем, узнав к ним дорогу, стать вожатаем для других? Божественная страница научает этому, говоря о златых чашах на светильнике кивота, под которыми понимаются мужи образованные, способные вместить слово Божие и подающие другим питие жизнетворное. По наказам Божиим воспламеняют они других на любовь, по заповедям научают на оправдание, по свидетельствам о грядущей жизни возводят к созерцанию вещей небесных, и так, упоевая людей вином духовного ведения, приводят их к забвению мира сего. Не подобает златой чаше содержать воду или муст, от осадка мутный, но лишь вино чистейшее: не подобает благочестивому мужу предаваться мирской науке, которая подразумевается под водой, как у пророка говорится: «Вино твое смешано с водою». Не должно ему иметь попечения о том, что Туллий возвещает в тяжбах, что Платон выискивает в светилах, что Евклид вымеряет в линиях, как Донат различает части речи, – но скорее вступить в клеть винную Священного Писания, где он почерпает силу соображать духовное с духовным.