К себе самому

Антонин Марк Аврелий

И в другом случае: «На внешний мир нам гневаться нельзя»¹⁸⁶. И это: «Жизнь пожинать, как спелый хлебный колос»¹⁸⁷. И многое в том же роде. После трагедии появилась древняя комедия, обладавшая воспитательной свободой речи и самой своей прямотой напоминавшая об отсутствии претензии. Для этой цели и Диоген кое-что заимствовал из нее.¹⁸⁸ После нее зачем вообще были введены средняя комедия и наконец новая, которая в скором времени дошла до приемов, заимствованных из мимических представлений? Ведь то, что и в них говорится нечто полезное, нельзя отрицать, но в целом какую же цель преследовало применение такого рода поэзии и постановки?

7. Сколь очевидным представляется то, что для философствования никакое другое положение в жизни не удобно до такой степени, как то, в котором ты находишься в данный момент!

8. Ветвь, отрубленная от соседней ветви, не может не быть отрубленной и от всего дерева. Точно так же и человек, отделившийся от одного человека, тем самым отпадает от всей общности [людей]. Но ветвь все-таки отрубает кто-то другой,

человек же сам себя отделяет от ближнего, ненавидя и отворачиваясь от него. При этом он не ведает, что вместе с тем отделяет себя и от всего государственного устройства. Если б только не существовал этот дар учредителя [людской] общности Зевса: ведь позволено нам снова срастись с соседней ветвью и опять стать членом целого. Конечно, если разделение случается часто, то оно затрудняет воссоединение и восстановление общности. Вообще нет сходства между ветвью, изначально выросшей вместе с деревом и оставшейся единодушной с ним, и той, которая после отсечения была привита снова, что бы там ни говорили садоводы.

Вместе расти, но не быть полностью сросшейся.¹⁸⁹

9. Мешающие тебе в движении вперед согласно прямому разуму, подобно тому как не способны отвратить тебя от здравого деяния, пусть не оттолкнут тебя и от благоволения к ним самим. Но придерживайся одинаково и того, и другого: не только твердого суждения и деяния, но и кротости по отношению к тем, кто стремится помешать тебе или за что-нибудь недоволен тобой. Ведь это признак слабости: сердиться на них, как бы предавая дело и обнаруживая растерянность. Потому что и тот, и другой дезертиры: и тот, кто испугался [начатого дела], и тот, кто проявил отчуждение от существа родственного и дружественного по природе.

10. Ни одна природа не хуже искусства: оттого искусства и подражают природам¹⁹⁰. Если так, то самая совершенная и самая всеобъемлющая из всех других природ не могла уступить в изобретательности искусству. Но всякое искусство обрабатывает худшее ради лучшего. Значит, и общая природа тоже. Именно здесь рождается справедливость, от нее же возникают остальные добродетели. Ибо не соблюдается справедливость, если мы или разбрасываемся на средние вещи, или легко поддаемся обману, опрометчивы, непостоянны.

11. Вещи, погоня и бегство от которых смущают тебя, не приходят к тебе сами, но некоторым образом сам ты приходишь к ним; по крайней мере твое суждение о них пускай отдохнет, и они тоже останутся в покое и тебя не увидят ни гоняющимся за ними, ни избегающим их.

12. Шар души сияет всякий раз, когда он ни растягивается в направлении чего-либо, ни сжимается внутрь, ни поднимается вверх, ни оседает вниз, а светит светом, в котором видит истину во всех вещах и в себе самом.

13. Кто-нибудь станет презирать меня за это? Его дело. Я же позабочусь о том, чтобы не сделать или не сказать чего-нибудь [действительно] заслуживающего презрения. Он возненавидит меня? Его дело. А я останусь благожелательным и благосклонным ко всякому человеку, да и ему самому готов указать на прегрешение без брани и не так, будто я занимаюсь демонстрацией своей сдержанности, а по-родственному и с добрым чувством или как знаменитый Фокион¹⁹¹, если только он [в тот момент] не притворялся. Ведь внутри нужно быть именно таким и чтобы боги увидели в тебе человека, ни к чему с раздражением не относящегося и не возмущающегося. Ибо какое тебе зло, если сам ты в данный момент делаешь то, что отвечает твоей природе, и принимаешь то, что в данный момент выгодно для природы целого, стремясь, чтобы произошло то, что будет общеполезно?

14. Презирающие друг друга [в то же время] заискивают друг перед другом, а желающие превзойти друг друга [в то же время] пресмыкаются друг перед другом.

15. Как испорчен и лжив тот человек, который говорит: «Я решил обходиться с тобой просто». Что ты делаешь, человече? Не следует объявлять об этом! Само проявится. На лбу это должно быть написано. Голос сразу скажет об этом, в выражении глаз сразу выступит это, как любящий в глазах любимого тотчас все узнает. Вообще нужно быть простым и добрым, вроде того как волей-неволей чувствуется человек, от которого пахнет козлом, когда к нему приблизишься. Неестественность же – нож простоте. Нет ничего постыднее волчьей дружбы¹⁹². Более всего ее избегай. Хороший, простой и благожелательный человек обнаруживает эти качества в своих глазах и не скрывает.

16. Нужно жить наилучшим образом. Возможность для этого есть в душе, если человек безразличен к вещам безразличным. Будет же он безразличным к ним, если каждую из них будет наблюдать по частям и в целом и при этом помнить, что ни одна из них не вкладывает в нас мнение о ней и не приходит к нам, но вещи стоят неподвижно, а это мы сами рождаем суждения о них и как бы записываем их в себе, хотя можно, с одной стороны, не записывать, с другой же, тотчас стереть запись, если она как-нибудь незаметно возникнет. Подобная внимательность будет недолгой, а там уж и жизнь будет кончена. Что ж тяжелого в том, чтобы иметь эту внимательность в других случаях жизни [а не только в этом]?

Итак, если это согласуется с природой, радуйся ему, и легко тебе будет; если же это противно природе, ищи, что для тебя соответствует твоей природе, и стремись к этому, даже если это не приносит славы. Ведь всякому ищущему собственного блага прощается.

17. Думай, откуда возникла каждая вещь, и из какой материи она состоит, и во что превращается, и чем станет после превращения, и о том, что не претерпит она при этом никакого зла.

18. И во-первых [должен я осознать], каково мое отношение к ним, и что мы рождены друг для друга, и мое назначение – предводительствовать ими, как баран овцами, как бык стадом коров. Поднимись выше над этим и подумай: если не

атомы, то управляющая целым природа. Но если так, то худшее создано ради лучшего, а последнее – друг для друга. Во-вторых: каковы они за столом, на ложе, в остальных случаях жизни, особенно же, какие неизбежные действия вытекают из их основоположений и в каком ослеплении они совершают эти самые действия. В-третьих: если они совершают их правильно, не следует проявлять недовольства, если же неправильно, то [действуют они так], очевидно, по неведению и невольно. Ибо всякая душа лишается как истины, так и способности воздаяния каждому по достоинству против своей воли. Все-таки тяжело переносить тех, которые слывут несправедливыми, и невежественными, и корыстолюбивыми, одним словом, прегрешающими против ближних. В-четвертых: и сам ты совершаешь много прегрешений, и сам такой же, как они; а если и воздерживаешься от некоторых прегрешений, то предрасположенность к ним в тебе все-таки есть, так как от подобных прегрешений воздерживаешься ты из-за боязни, из-за честолюбия или какого-нибудь еще порока. В-пятых: если они прегрешают, ты не постигаешь [смысл прегрешения]. Ведь многое происходит по расчету природы. И вообще многое следует прежде узнать, чтобы кто-нибудь мог высказать постигающее суждение о чужом поступке. В-шестых: когда ты слишком сердишься или еще и страдаешь [помни], что коротка человеческая жизнь, и в скором времени все мы умрем. В-седьмых: не действия самих людей удручают нас – ведь мотивы их коренятся в руководящем начале этих людей, – но наше толкование их. Поэтому устрани его и только пожелай отказаться от суждения о чем-нибудь как об ужасном, и вот уже прошел гнев. Но как устранить? Рассудив, что нет тебе от этого позора. Ведь если будешь считать позорным не одну только порочность, неизбежно совершишь множество прегрешений и станешь разбойником и всем чем угодно. В-восьмых: сколько более тяжелого привносят гнев и печаль и связанные с ними явления, чем само то, на что мы гневаемся и от чего печалимся. В-девятых: благожелательность непобедима, если она настоящая, без издевки и лицемерия. Ибо что сделает тебе самый сильный твой обидчик, если ты останешься благожелательным к нему и, если случится обида, станешь кротко увещевать и переубеждать, сохраняя спокойствие в тот самый момент, когда он стремится сделать тебе зло: «Нет, дитя. Для другого мы рождены. Мне вреда от этого не будет, а вот тебе, милый, будет». И докажи ему мягко и в общих чертах, что дело обстоит именно таким образом и что даже пчелы не делают этого, да и все, кто рожден жить сообща. Только нужно это делать без насмешки и не в оскорбительной форме, а с любовью и без душевной горечи. И не как в школе, не для того, чтобы кто-нибудь, стоя поблизости, удивлялся тебе, но обращаясь только к нему одному, даже если рядом находится кто-нибудь другой. Эти девять главных положений помни так, как будто ты получил их в дар от Муз,¹⁹³ и становись наконец человеком, пока еще жив. Наряду с гневом следует остерегаться и лести по отношению к ним. Ведь и то, и другое противоречит общему благу и приносит ему вред. При возникновении же гнева постоянно помни, что не гнев признак мужественности, а мягкость и кротость, поскольку они более человечны, а потому и более достойны мужчины. В них и сила, и выдержка, и мужество, а не в гневающемся и проявляющем недовольство. Ведь насколько в этом более проявляется неподвластность страстям, настолько оно более родственно силе. И как печаль – признак слабого человека, точно так же и гнев. Потому что и гневливый, и печальный как бы ранены и сдаются. Если же хочешь, прими и десятый дар от Мусагета [Аполлона]: мысль, что дурные не должны грешить – безумие. Ведь это означает требовать невозможного. Допускать же, чтобы по отношению к другим они были такие, как они есть, и одновременно требовать, чтобы по отношению к тебе они не грешили, неразумно и достойно тирана.

19. Неизменно остерегайся главным образом четырех видоизменений руководящего начала, и как только обнаружишь их, пресекай, говоря при этом каждому из них так: «Это представление – не необходимое, это – нарушающее единение [с людьми], а что касается этого, то тут твоя речь не от чистого сердца, речь же не от чистого сердца считай одной из самых неуместных вещей. Четвертое же – [рождает] то, за что станешь когда-нибудь упрекать себя самого, что это – поражение и уступка более божественной части, заключенной в тебе, более презренной и смертной телесной части и ее грубым наслаждениям¹⁹⁴.

20. Твое дыхание и все огненное, насколько оно примешивается к остальному, хотя и стремится по своей природе вверх, все же, подчиняясь расположению всех остальных частей, удерживается здесь в составе тела. И все земляное, что есть в тебе, и влажное, хотя и стремится вниз, все же собирается и занимает не свойственное их природе положение. Так же и первочастицы подчиняются целому, пребывая вместе там, где они оказались, пока оттуда снова не будет дан повод к расторжению взаимной связи. Поэтому не ужасно ли, если только одна твоя мыслительная часть не выказывает послушания и негодует на собственное место? Хотя ничего неестественного ей не предлагается, но лишь все то, что соответствует ей по природе; однако она не удерживается, но влечется к противоположному. Ведь движение к несправедливости и распущенности, гневу, и печали, и страху есть не что иное, как признак отпадения от ее природы. И всякий раз когда твое руководящее начало проявляет недовольство чем-нибудь из случающегося, оно и в этом случае тоже покидает свое место. Ибо не менее, чем к справедливости, оно предназначено к благочестию и почитанию богов. Ведь и эти последние добродетели – способ действия доброй общинности, точнее, они – старше, чем справедливые деяния [людей].