К судьбе лицом

Кисель Елена Владимировна

«Чтобы ты мог выбирать – поднять меч или нет. Выбирать могут только те, кто умеет…»

«Что делают остальные?»

«Они сражаются не мечом, а своей сущностью».

Мне нельзя сегодня – моей сущностью, учитель. Значит, я выбираю меч. Значит, выбираю – поднять его. Передо мной во плоти – Погибель Аида, и я поднимаю свой меч, потому что иначе Алкионей будет вечно стоять у меня за спиной. Хуже Ананки.

Плавно соскользнули

ножны – словно стесняясь обнажать бронзу. Блеснуло освобожденное лезвие – не божественным блеском. Во рту стало солоно – не знаю, от чего, ихор не бывает соленым, он безвкусен…

Столкнулись два взгляда – не бога и Гиганта, а противника и противника.

Радостно блестящий медной монетой за переправу вопрос – у него.

«Ого, серп! И что делать будешь? Прикажешь ему меня ударить?»

Черная бронза выкованного ответа – у меня.

«Мне не нужно приказывать. Я умею».

А вот тебя – учили пользоваться оружием, а, Погибель Аида?!

Он взревел, швырнув в меня копье – прошло чуть выше плеча и наполовину вошло в скалу на полтысячи шагов за моей спиной. Подхватил тяжелую палицу, которая болталась у него за спиной – взметнул в небеса слепящей медью.

– Приплюсну!!!

Навстречу меди рванулся черный холод бронзы.

Алое и черное. Флегетон и Тартар. Багрец и тьма моего мира.

Война рассвета и ночи. И искры-звездочки от столкновения, от начала настоящего боя, в котором не нужно приказывать…

Только боль в мышцах, когда приходится упасть, пропуская над собой тяжелую палицу. Только заливающий глаза ихор, забытый боевой оскал ползет на лицо, начинает ныть запястье, когда удерживаю палицу над собой, не давая придавить меня к земле…

Только голос первого учителя, проламывающийся сквозь века.

«Защиту снизу! Ногу назад! Взмах! Обходи! Выпад! Режущий! Руби!»

Слышу! Знаю! Обхожу!

Перекатываюсь, приподнимаюсь, отскакиваю,

«Не увидел препятствие. Прижмись. Здесь экономнее. Коли. Ускользай. Еще!»

Прижимаюсь… ускользаю… отражаю…

Умею.

Палица чиркнула в опасной близости, отвел, ушел – почти удачно, зацепило по панцирю. Теперь, пока он на замахе – вперед, броня у него глупая, кожаная… Нет, свист палицы. Почти дотянулся, дотянусь в другой раз…

Короткие вздохи ожогами запекаются на губах.

«Я… бездарно… дерусь?»

«Ты дерешься отлично, невидимка, – шепчет незримый учитель. – Ты дерешься как никогда. Теперь только – выстоять. Только не остановиться».

«Не останавливайся, только не останавливайся…» – молит память, и черная бронза на миг оборачивается серебром в руке.

Палица со свистом режет воздух, толчет, мнет, избитый воздух не хочет идти в легкие, висит между небом и землей студнем, не пускает вперед серп. Колючий сгусток меди свистит над головой: отразить! Обтечь! Только не напрямик!

– Бежишь, трус! Куда ты?! Воюй! Бейся!

«Бей как бог!» – захлебывается память голосом брата.

Заткнись, память, – отшвыриваю я искушение, будто второй двузубец. Сами бейте… как боги. Или как чудовища. Или как вам угодно.

Толкнуться ногой от скалы. Прыжком – в воздух. Гигант неповоротлив, и рост – его недостаток: я легко проскальзываю под локтем, серп полосует бок, уши режет рев: отскочить, уйти…

«Бей как бог! Кто так воюет?!» – глохнет память, уходя к Олимпу, где воюют в обороне боги…

Так воюю я.

Небо начинает окрашиваться розовым, выдохи – еще короче, еще солонее. Двузубец валяется на камнях, и морды псов кривятся – вот-вот пролают какое-то решение…

Должно быть решение.

Второе – о котором молчала Ананка. Второе – о котором говорил Хирон.

О котором я уже догадался – только что…

Простое, как пропущенный удар.

Полет короток, крыльев нет, бой небрежно роняет меня на острые камни – лицом, щекой, и черное крошево впитывает ихор, окрашенный то ли рассветом, то ли закатом… Тело стонет, ладонь раздавленным пауком тянется по черным камням туда, где лежит брошенный двузубец – за миром, за силой, за тенью…

Стоять! Нельзя!

Слишком велики ставки.

На чаше весов – уже не врата Тартара.

Там – своды моего мира, дворец, в котором осталась Кора. Там – Танат и Гипнос, Эвклей и Гелло.

Булава тяжело опускается – рядом. Махайра летит вперед быстрее стрелы – наотмашь.

Алкионей люто щерится в глаза волком – я скалюсь в ответ загнанным сторожевым псом (куда там Церберу или мордам на двузубце!). Что, Погибель Аида? Думал ворваться в дом, обобрав хозяина?

У дома есть щит. У дома есть пес, который вцепится тебе в глотку: насмерть.

На… смерть.

Слово толкнулось в виски – простым решением. Старой ставкой над пропастью.

Найденным оболом за переправу на другую сторону, где ждет, пошевеливая белыми крыльями, Ника.

–…Ты встретился с Алкидом: что видит перед собой он?

– Противника.

И потому для них опасен Геракл… все-таки Геракл… тот, в ком течет божественная кровь, но у кого пока еще нет бессмертия, тот, у кого не отнять ни крупицы его силы…

Ты мажешь, мой противник. Тебе непривычно вот так? Только через «умею»?

Тянешься нетерпеливо, твоя тень скрючивает пальцы: «Давай, давай, рано или поздно, ты…»

Свист серпа.

Ты ничего от меня не получишь, Гигант.

…потому что вы не в состоянии забрать у смертного хоть что-то.

Кроме жизни, конечно.

Может ли быть смертным правнук Хаоса? Внук Урана и Геи? Сын Крона Повелителя Времени и Реи Звездоглазой?!

Грань была – далека: то ли справа, то ли слева, то ли вровень с горизонтом. Но грань – была, я ее чувствовал. Бессмертие вытекало толчками из ран с благоуханным ихором, въевшееся за годы в кожу, в мысли – уходило в небеса.