К судьбе лицом
Шрифт:
– Дело, – медовым голосом напомнил Аполлон. – После можете устраивать перебранки.
Глаза Стрелка добавляли: можете хоть в Тартар друг друга запихать – не заплачу.
Хороший же гадюшник развел вокруг себя младший. Жаль, тут нет Прометея – оценить. Видящий, печень которого все так же неизменно клюёт орел, был бы рад. Вот сбывается предсказание: тиран больше не сидит на троне. Тиран храпит, заголивши ноги, на кровати. А его медленно заворачивают в расшитое серебряными бурунами покрывало – чтобы никто из случайных слуг не мог заметить. Покрывало коротковато,
А подземные боги даже ближе, чем надо: я готовлюсь шагнуть вслед за кулем, в который превратился Владыка Неба.
Меня задержал Аполлон. Накидывая капюшон на голову, Стрелок встал в дверном проходе. Всмотрелся в бледную, кусающую губы Геру.
– Ты не пожелаешь нам удачи?
– Пусть ось Ананки вращается в нужную для вас сторону, – мёртвым голосом произнесла царица Олимпа.
– Мы повернём ее в нашу, – мягко и успокаивающе произнёс Кифаред.
Ананка рассыпалась из-за спины мелким смешком – чего захотели!
Путь по коридорам до внутреннего двора казался непомерно долгим. Будто одна из временных ловушек Крона раскинулась от стены к стене – и водит кругами, путает время. Одни и те же статуи, одни и те же двери, лепнина, тонкая резьба, аромат, одна, две, три спящие служанки (не думать об этом, после!), еще дверь, ещё лепнина…
Посейдон поглаживал колчан. На его плечах вызывающе золотились остатки Гефестовой сетки – получалось почти естественно. Аполлон перебирал пальцами в воздухе и что-то мурлыкал.
Наверное, представлял, какую песню сложит, когда всё будет закончено.
Вечный спутник Мусагета – незримый аэд – конечно, тоже был здесь, семенил возле похрапывающего свертка и ликующе бренчал:
После ж богатую ткань хитроумно великие взяли,
И, без почтенья обвив глупца злокозненное тело,
Мощью своею его приподняв, торопясь, в коридоры вступили.
Подвиг предчувствуя славный, ступал Посейдон Черногривый,
Путь указуя трезубцем, что волны морские колышет,
И, поднимая стихии со дна, корабли потопляет,
После же, словно зверей кровожадных и мрачнокосматых,
Он усыпляет стихии и делает тихими их, словно овцы.
Также и Феб златозарный, легко поспевая за Дедом
Морским, коридор наполняя прекрасным,
Благоуханьем своей красоты, тут ступал величаво.
Лик он сокрыл свой чудесный, подобно тому как
В тучах скрывается солнце, и страждет тогда на земле всё живое…
Он был слеп, этот аэд. Надрывался, воспевая красоту Мусагета и величие подвига – избавления Олимпа от тирании Зевса.
Иначе мог бы заметить что вслед за двумя богами идет третий. Правда, без кифары, молнии и невидимый…
Все аэды в каком-то смысле – слепцы. Они поют только об очевидном. Невидимок, которые так часто двигают великими, им не рассмотреть – потому и песни получаются хоть и красивыми, но с пеленой на глазах.
Вот они прянули в дверь, и предстал перед ними
Внутренний двор, что подобен своей красотою
Был басилевсам дворцам, ибо мрамором был он отделан
Разных цветов, и мозаикой он из камней драгоценных
Был изукрашен, которая изображала победы
Многомогучего Зевса, что ныне бесславно повергнут,
И в покрывало завернут и связан, как будто
Теленок едва лишь рожденный, который готов на продажу.
Гордую речь начал тут Посейдон Черногривый с насмешкой:
«Вскоре не будет уже здесь Тифона и яроразящего Зевса.
Волны из светлоблестящих сапфиров затопят сей двор неотступно,
Чтобы сияли они и напомнили мне бы о море».
Это сказав, подошёл он к своей колеснице богатой,
Где пенногривые кони в упряжке уже в нетерпеньи вздымались,
И, опустив в колесницу тирана, что храпом безмерным и глупым
Двор оглашал, словно вдруг бы решил напоследок
Колонны его пошатнуть и Олимп весь содрогнуть,
Руку воздел и сказал…
Аэд поперхнулся и жалобно икнул: переложить в песню то, что сказал Жеребец, не представлялось возможным.
Белая пена конских грив ошалело моталась в воздухе. Лошади не ржали – кричали, тянули в разные стороны, бешено грызли удила, рвали упряжь, нещадно избивая копытами драгоценные камни двора.
– Что ещё?! – простонал Аполлон.
Посейдон прошипел «Ничего!», зачем-то прокрутил в руке трезубец, взялся за кнут…
Правда ведь – ничего. Прекрасный день для Олимпа: воздух холодный и сладкий, как вода в лесном ручейке. Гелиос правит где-то вдалеке, от стад Нефелы отделились с десяток пухлых облачных овечек, собрались как раз над дворцом, пощипывают синеву Урана.
А лошади встают на дыбы, отворачивают морды и дрожат мелкой дрожью, и не собираются везти Громовержца в Тартар. Может быть, их лошадиные сердца не выдерживают такого кощунства.