К свету

Кеннеди Крис

Это был бы последний и величайший подарок, который он мог бы преподнести своей жене и детям, и он знал это.

Единственный вертолет - тот был даже больше, чем он думал, - было невозможно разглядеть из-за льющегося из него ослепительного света, и на фоне этого сияния блестели капли мокрого снега, когда ледяной поток воздуха от несущих винтов обрушивался на него. Он почувствовал, что съеживается в своей тонкой промокшей куртке, когда аппарат наконец коснулся земли и грохот его винтов стих. Они не перестали вращаться полностью, но теперь вращались гораздо медленнее, и он устроился за своей винтовкой, ожидая. Сам он никогда не видел шонгейри, но видел множество из них на видео и слышал, как они разговаривали

через свои механические переводчики до того, как умер интернет, и теперь он ждал, когда неизбежный громкоговоритель озвучит свои требования.

Но этого не произошло. А затем он замер, когда на фоне потока света появился первый силуэт.

Это был не шонгейри. Это был человек!

Он стоял там, сам по себе, неподвижно добрых тридцать секунд, а затем Льюис Фреймарк с недоверием наблюдал, как к нему присоединились еще три фигуры. Затем посадочные огни погасли, хотя ходовые огни оставались горящими, и впервые он смог увидеть их по-настоящему.

Трое мужчин и женщина стояли там, ожидая с очевидным терпением, и Фреймарк с трудом сглотнул, узнав камуфляжную форму армии США. Но армия была мертва. Все это знали! И как мог вертолет, управляемый человеком, выжить в воздушном пространстве, контролируемом шонгейри?! Это было невозможно. Этого не могло случиться.

Но затем он осознал, что стоит на собственных ногах, двигаясь вперед, тяжелая винтовка в его руке, дуло направлено в землю, и плотный темноволосый мужчина - тот, кто вышел первым - смотрит на него. Зеленые глаза блеснули со странной интенсивностью, когда в них отразились ходовые огни, и он протянул руку.

Фреймарк взял ее.

– Торино, - сказал мужчина.
– Дэниэл Торино, майор, военно-воздушные силы США.

В этих словах был идеальный смысл. Они просто не могли иметь в виду то, что, по-видимому, они имели в виду.

– Льюис Фреймарк, - услышал он свой голос.
– Что? Я имею в виду, как?..

Вопрос повис в напряженной тишине, и Торино криво улыбнулся. Он выглядел - они все выглядели - невероятно чистым, невероятно аккуратным и профессиональным.

– Это потребует некоторых объяснений, - сказал он.
– Короткая версия: щенкам надрали задницы.

– Что?!

Фреймарк почувствовал, как его глаза выпучились от недоверия, а Торино покачал головой со странным сочувствием.

– Я сказал, что это потребует объяснений, и так оно и есть. Важная вещь прямо сейчас? У меня здесь пять "Чинуков", нагруженных примерно шестьюдесятью тоннами припасов, и полная медицинская бригада. Мне нужно где-нибудь выгрузиться и обустроиться.

Его рука крепче сжала руку Фреймарка, когда отчаяние, неверие и безысходность превратились во внезапную, обжигающую надежду в глазах отца.

– Как думаешь, мог бы ты помочь мне с этим?

II

ВИДАВА,

ПОЛЬША

Старший хорунжий Шиманьски с зарождающимся недовольством оторвался от своих бумаг, когда кто-то один раз постучал в дверь его кабинета, а затем открыл ее.

Было поздно, у них заканчивались шариковые ручки (среди слишком многих других вещей), ветер за пределами, к сожалению, ветхой "штаб-квартиры" был холодным, его пальцы были неуклюжими из-за холода, а старомодная керосиновая лампа на его столе была удивительно экономной в освещении.

Ничто из этого не было предназначено для того, чтобы привести его в то, что кто-то назвал бы счастливым настроением.

– Что?
– прорычал он.

– Извините, пане хорунжий, - ответил старший сержант Якоб Макиновски.
– Знаю, вы не хотите, чтобы вас кто-нибудь беспокоил, но думаю, вам

лучше поговорить с этим парнем.

– И что бы это был за "парень"?
– тон Шиманьски не стал намного приятнее.

– Говорит, что он украинец.
– Макиновски пожал плечами.
– Его польский чертовски хорош, если это так. Крупный парень, светлые волосы, голубые глаза. Но он также говорит, что он капитан украинской армии, только на нем не украинская форма.

– И это сюрприз, потому что?..
– саркастически спросил Шиманьски, покачивая головой из-за отсутствия великолепия в одежде у самого Макиновски.

Макиновски признал, что в словах старшего хорунжего был смысл, когда посмотрел вниз на свои крепкие, но поношенные гражданские ботинки и два слоя вязаного свитера под летней армейской гимнастеркой с самодельными погонами. Одна из двух пятиконечных звезд старшего сержанта была самодельной (и, несомненно, более кривобокой, чем другая), поскольку до вторжения погоны принадлежали плутонговому - капралу, а цепочка поставок была довольно основательно нарушена, когда девяносто процентов польских военных сгорели в огненных шарах первоначальной бомбардировки шонгейри.

На самом деле, больше девяноста процентов. Именно так гражданский стал штаб-сержантом и унаследовал погоны капрала по имени Кристиан Шиманьски, когда капрал, о котором идет речь, стал главным сержантом. Точнее, старшим хорунжим.

– Извините, - снова сказал Макиновски.
– Я имел в виду, что он в форме, но она не украинская. И не русская тоже. Думаю, она американская.

Шиманьски отложил шариковую ручку и откинулся на спинку стула, приподняв обе брови.

– Позволь мне прояснить. Этот вешняк говорит, что он украинец, но он в мундире янки - американской форме? И он просто заявился посреди ночи? И ты думаешь, он достаточно важен, чтобы отрывать меня от работы, которую, как ты знаешь, я так люблю?

– Пане хорунжий, - откровенно сказал Макиновски, - я думаю, вам нужно поговорить с ним, и тогда у вас, вероятно, будут большие неприятности, когда вы разбудите полковника. И ему, вероятно, придется разбудить бригадного генерала.

– Ты серьезно, не так ли?
– медленно произнес Шиманьски.

– Черт возьми, так оно и есть.

– Тогда, я думаю, лучше пригласить его.

Полковник Марек Пеплиньски, который еще пять или шесть месяцев назад был старшим хорунжим, моргнул затуманенными глазами и сделал еще один глоток эрзац-чая. Чашка не подходила к блюдцу, но, по крайней мере, они были целыми. Не то чтобы жидкость, содержавшаяся в чашке, была поводом для празднования. За исключением того, что там было, по крайней мере, тепло.

У них действительно оставалось немного чая и кофе, но очень мало, и то, что у них было, быстро истощалось. Бригадный генерал Лютославски распорядился, чтобы оставшиеся припасы были сохранены и распределены в качестве вознаграждения за службу, выходящую за рамки служебного долга. Пеплиньски поддержал это решение. На самом деле, он думал, что это была очень хорошая идея. Но он действительно скучал по кофеину.

На самом деле он многое упустил. Особенно ему не хватало возможности знать, что происходит вне их жестоко урезанного горизонта здесь, в Видаве. Вероятно, в конце концов это не имело бы большого значения, но было бы неплохо узнать, почему они почти две недели не слышали ни единого слова от захватчиков шонгейри по своим оставшимся рациям. Он никогда не думал, что будет скучать по этим передачам или по сочетанию угроз и обещаний, которые сопровождали их. (Некоторые из старейших граждан Видавы сравнивали их - в неблагоприятном свете - с худшими из старых сталинских "выпусков новостей" от их "братских советских товарищей". Лично Пеплиньски всегда был благодарен, что он был слишком молод, чтобы помнить об этом.)