К своей звезде
Шрифт:
Нина не раз порывалась рассказать Ленке про Ефимова. Порывалась, но в самый последний миг решимость покидала ее: все, что так понятно ей, что сумел понять свекор, Ленке может быть недоступным. Для нее поведение мамы может означать только одно – предательство. А Нине больше всего хотелось, чтобы ее поняла дочь. О, как бы Нине стало хорошо! Но для этого Ленке надо подрасти. Подрасти хотя бы до двадцати, когда мама станет никому не нужной старухой.
Верила ли Нина, что все, о чем ей мечталось в бессонные ночи, сбудется? А бог его знает… Не могла она ответить себе на этот вопрос. Не верила, пожалуй, хотя где-то в подсознании надежда не угасала.
Олег
И в это время зазвонил телефон. Трубку сорвала Марго и нервно сказала: «да». Потом виновато обмякла, заулыбалась и позвала:
– Ниночка, тебя…
Сердце у Нины так и оборвалось – неужели Федя? Но по лицу Марго поняла, что это не Федя, что свершилось то, чего она так ждала и так боялась.
– Здравствуй, Нина, – по-деловому сказал Олег. Сказал так, будто и не было трех с половиной лет разлуки, не было этой знобящей неизвестности, тревоги, этого всего наслоившегося и накопившегося между ними. – Я из Москвы. Завтра утром приеду «стрелой». У меня шестой вагон. Ты меня слышишь?
– Да.
– Тогда до встречи, – и повесил трубку.
Нина потерла занемевшую щеку и молча подошла к своему столу. И сразу увидела ошибку, из-за которой не шла программа. Тихо попросила девочек внести поправки и, не реагируя на их восторги, подошла к окну. Сквозь заиндевелые стекла жизнь улицы виделась затуманенной и запорошенной. Вяло двигались люди, пряча лица в теплые воротники и шарфы, вяло ехали машины, зажатые с обеих сторон сугробами неубранного снега, тускло светилось в дымке у самого горизонта отяжелевшее солнце.
«Вот и все», – сказала себе Нина. Что «все», она еще не знала. Только догадывалась, что с завтрашнего дня у нее начнется другая жизнь. Будет она лучше нынешней или хуже – тоже не знала. Что будет сложнее – догадывалась.
– Что же ты приуныла, дура ты этакая, – осторожно обняла ее Марго. После внесенных поправок в железных шкафах вычислительной машины весело завертелись бобины с пленкой, замигали лампочки, повеселел заказчик. – Радоваться надо. Муж вернулся. От счастья ошалела?
На Московский вокзал Нина пришла минут за двадцать до прибытия «стрелы», боялась опоздать. На перроне зябко поеживались встречающие, вдоль пустых путей январский ветер гонял обертки от мороженого. Оделась Нина, прямо скажем, легкомысленно: на такой холод в демисезонных сапогах – курам на смех. «Никак, понравиться хочешь Ковалеву?» – спросила она себя перед зеркалом в вестибюле вокзала. И легкомысленно ответила: «А пусть…»
Письма от Олега сначала пугали Нину. Настораживали несоответствием содержания и случившегося. Они были исполнены оптимизма, иронии, какого-то наигранного бодрячества.
Для Ленки он сочинял смешные стихи про всяких лягушек и зверюшек, для Нины – метеорологические сводки в стихах. Ни в одном письме не проговорился, что скучает, что любит, что ему одиноко. Ни в одном письме не попросил, чтобы вспоминала о нем или ждала… И Нина, встречая Олега, была уверена, что через несколько минут из вагона выйдет на перрон знающий себе цену мужчина, а не сломленный обстоятельствами человек. И без всяких слов, одним своим видом скажет, что жертва, которую принесла ему Нина, совершенно была напрасной.
Вот с такими думами, с таким настроем она и пошла навстречу бесшумно вползающему под чешуйчатый навес поезду. Шестой вагон, в котором ехал Олег, поплыл мимо. Сквозь
– Нина, это я…
Она посмотрела, и душа ее вздрогнула от боли и жалости. Вместо пышущего здоровьем бодрого мужика перед Ниной стоял человек, отдаленно похожий на Олега. Теплое пальто, видимо, заранее купленное московскими родственниками, висело как на плохом манекене, болтались рукава. На голове – какая-то лыжная шапочка, моток веревки в руках, сверток под мышкой…
«Что же с тобой сталось!» – хотела сказать Нина, но у нее только и хватило сил, чтобы слепить на лице жалкое подобие радостной улыбки. Олег обнял ее, коротко вздрогнул и сразу же отпустил.
– Все потом, потом… Все, домой!
Он подхватил одной рукой чемодан, стоявший у его ног, сжал ее локоть и торопливо зашагал к выходу.
– Ты моим не сказала?
– Я думала, ты сам…
– Ну правильно, так проще.
«На такси сейчас очередища, – подумала Нина, – а в метро… Будут смотреть все, как на пришельца».
– Дай мне этот пакет, что ты мучаешься, – Нина видела, что Олегу неудобно, – у меня рука свободная.
– Только бы эти муки…
– А веревка зачем?
– Потом, потом. Давай на выход, левака возьмем.
И действительно, поставив на снег чемодан, Олег подошел к черной «Волге», что-то сказал водителю и сразу же вернулся за чемоданом и Ниной. Вещи положили в багажник, а пакет он взял с собой, и когда машина тронулась, положил на колени Нине.
– Это тебе. Багульник. Оттуда вез. А это… – он кивнул на моток веревки, – ладно, это потом… Расскажи про Ленку. Большая?
– До подбородка мне достает.
– Надо же… Как учится?
– Отличница.
– Ну, спасибо тебе. А Ленинград-то… Будто и не уезжал. Старики мои как?
– По-прежнему… Только Тамара Захаровна стала часто болеть, щитовидка беспокоит.
– Это у нее и раньше… А ты, как твое здоровье?
Нина не уловила в этом вопросе искренней заинтересованности и ответила, как приличествует – «нормально», хотя чувствовала, что здоровье ее не столь безупречно, как бы ей того хотелось. Она плохо спала, беспричинно теряла аппетит, быстро уставала за рабочим столом. Марго заметила происходящее и однажды безапелляционно заявила:
– Сейчас поедешь со мной к врачу. Это мой знакомый профессор. Я договорилась.
Профессор долго вертел ее, выстукивал и выслушивал и заключил: надо отдохнуть и хорошенько успокоить нервы, а если не поможет, – лечь в клинику на углубленное обследование.
Когда они вышли из кабинета профессора, Марго невесело пошутила:
– Все болезни от нервов, и только одна – от удовольствия…
Она же ей и профсоюзную путевку выхлопотала в один из сочинских санаториев, но Нине жутко не повезло с погодой, почти все двадцать дней лили дожди, штормило море, и все ее лечение заключалось в приеме мацестинских ванн. Остальное время – отдых: кино да чтение книг. За четыре дня до окончания срока Нина уехала в Ленинград. И очень жалела, что не сделала этого раньше, потому что здесь стояло настоящее лето, на прилавках было полно тех же, что и в Сочи, фруктов, только много дешевле, а в озерах на Карельском перешейке купальный сезон был в самом разгаре. К тому же Нина могла почти каждый день видеть Ленку. Пионерский лагерь, куда ее на две смены устроила тоже Марго, был в сорока минутах езды от Ленинграда на электричке.