К своей звезде

Пинчук Аркадий Федорович

– Не понял, – сказал Муравко.

Она наконец справилась с дыханием и спокойно пообещала:

– Так и передам, говорю.

– Значит, до встречи?

– Значит, до встречи.

– Между прочим, ходят слухи, что тебя любит какой-то майор Муравко.

– Слухам не верю, пусть докажет.

– И можно ему это передать?

– Можно, даже нужно.

Когда Коля «убывал» в свои командировки, Юля стелила себе на диване в гостиной. Почему-то здесь было не так одиноко и тоскливо, как в спальной комнате, где одна из кроватей оставалась неразобранной. Она включала торшер и хотя бы несколько минут читала. Другого времени для чтения, кроме разве езды в электричке, не было. Выписывали они четыре

толстых журнала. И когда скапливались стопкой ни разу не раскрытые ежемесячники, у Юли портилось настроение – когда же она сможет вволю почитать?

Мартовскую книжку «Невы» Юля взяла в руки с добрым предчувствием. Взглянув на обложку, улыбнулась: на гравюре была изображена набережная реки Фонтанки с массивными воротами и решеткой Измайловского парка, со старым четырехэтажным домом, в котором она провела детские годы, в котором и по сей день живет мама.

«Бедная мамуля, как ей, должно быть, одиноко», – подумала Юля с сочувствием и стала припоминать, когда в последний раз писала ей. Выходило, что в первых числах марта. Поздравительную открытку. Несколько слов. К Женскому дню. Она твердо решила, что завтра утром, как только проснется, сразу позвонит.

Именно в это мгновение зазвонил телефон. «Мама меня опередила», – уверенно подумала Юля и, нащупав на полу аппарат, сняла трубку.

– Юлия Павловна, – зарокотал знакомый мужской голос, – если я тебя разбудил, прости грешного эскулапа. Это Булатов Олег Викентьевич. Приехал, понимаешь, в столицу, а в гостиницу попасть не смог. Содом и Гоморра. Ну и решил – махну к Николаше. Пока не стал знаменитостью, переночевать пустит. А главное – захотелось встретиться, на вас, чертей, поглядеть, сына вашего узреть…

– Где же вы находитесь, милый доктор?

– У ваших ворот, в вестибюле КПП.

– Что же из Москвы не позвонили? Я бы пропуск заранее заказала, а теперь не представляю, где искать коменданта. Ну, да ничего, найдем. Коля только что звонил, завтра вечером обещал приехать. Вот радость будет!

– Его, значит, нет?.. Знаешь, Юлия, не хлопочи с пропуском. Я успею на последнюю электричку.

– Почему, Олег Викентьевич?

– Ты еще спрашиваешь? Во-первых, что скажет Марья Алексевна? Ночью, когда муж в командировке, в дом к Муравко пришел незнакомый мужчина и заночевал. Такие пассажи, я думаю, в вашем ведомстве не поощряются. Жена космонавта, как жена Цезаря, – должна быть выше подозрений. А во-вторых, стеснять друзей нынче не модно.

– Не говорите чепухи, Олег Викентьевич, – перебила его Юля. – У нас трехкомнатная квартира, никакого стеснения.

– Нет, Юленька, я знаю, что говорю, – Булатов хмыкнул. – И себя знаю. Я старый развратник, начну приставать, пользуясь случаем, в любви объясняться, тем более, что я по-прежнему люблю тебя, хотя ты и выбрала моего друга.

– Олег Викентьевич, вы – прелесть.

– Вот-вот… Еще несколько ласковых слов, и я буду повержен. Нет, Юленька, пошел я на электричку. Если не уеду завтра в Ленинград, позвоню. Целую, спокойной ночи.

И, прежде чем Юля успела предложить ему переночевать в гостинице Звездного, Булатов повесил трубку. Она сразу же набрала номер дежурного по КПП, но тот сказал, что «звонивший вам товарищ в дубленке уже исчез».

Разговор с Колей, этот рисунок на обложке «Невы», звонок Булатова – все сразу, все неожиданно – на какой уж тут сон можно было рассчитывать, на какое чтение. Не только буквы, строки и целые абзацы расползались. Или надо идти гулять, или снова стиркой заниматься, или хотя бы принять хвойную ванну. Иначе все – до утра, как на посту.

Юля набросила халат, заглянула в детскую кроватку. Федя спал тихо, неудобно откинув голову к плечу. «Бабазар мой», – шепнула Юля, успокаиваясь, и пошла в ванную. Открыла кран, бросила в воду брикет хвойного экстракта, прислонилась к стене…

Разве она могла поверить в тот день, когда улетала с полком на Север, что Олег Булатов способен всерьез влюбиться? «Ах, Юлия Павловна, ах, Юлия Павловна». А потом вдруг: «Самое смешное, Юля, в этой истории то, что я тебя люблю».

Она на другой день забыла этот разговор, потому что после расставания с Колей, несправедливого и радостного, несправедливого своей неожиданностью – ведь она из-за него осталась в полку, и радостного потому, что они все-таки сказали друг другу самое главное, она могла думать только о своем Муравко. Да еще Север… С неожиданными впечатлениями, которые все чаще и чаще воскрешали в памяти рассказы Чижа, с круглосуточной работой, потому что полярный день одаривал их на редкость теплой и ясной погодой. В промежутках между работой она писала Коле длинные письма, оставшееся время корпела над учебниками.

Она даже не замечала бытовых неудобств, живя в одной комнате с официантками летной столовой. Девочки допоздна шептались, рассказывая о своих ухажерах, пытались втянуть в свои сердечные тайны Юлю, но она или отмахивалась, уткнувшись в конспект, или сразу засыпала, если в комнате гасили свет. Все эти «как он на меня посмотрел» да «как он хотел меня поцеловать» казались ей такой суетностью, что уделять этому хотя бы толику внимания было преступлением.

Она лишь однажды всерьез вмешалась в девичий разговор, потому что услышала фамилию Федора Ефимова. Ей сразу вспомнился приезд Нины, вечеринка, его глаза, полные обожания, ее голос, звенящий счастьем. Юля тогда впервые увидела настоящую любовь и остро позавидовала Нине, хотя понимала, что завидовать ей грешно. И Ефимова она тогда увидела совсем другим и поняла каким-то женским чутьем, что он однолюб и именно поэтому счастлив. А эти вертихвостки обсуждали его взгляды, брошенные на ходу комплименты, уверяли друг дружку, что это неспроста и за этими словами последует обнадеживающее предложение, если та же Оксана не будет дурой и перестанет строить из себя недотрогу.

– Забудьте вы Ефимова, глупенькие, – сказала однажды Юля, и девочки сразу затихли, видимо, считали, что она спит. – Ефимов в ваши игры не играет.

– Он что, святой, – спросила одна, – или не мужчина?

– Любит он, понимаете? Любит. Женщину, которая живет в Ленинграде.

– Ленинград далеко, а мы рядом.

– Ну, как знаете. Я предупредила.

И больше она ни разу не заговаривала с ними на эту тему.

В конце сентября выпал снег и над городком уже круглые сутки сияла поднятая на металлической мачте мощная ультрафиолетовая лампа. «Наше северное солнышко», – говорили про нее жители авиационного поселка. Уходя на лыжах в тундру, Юля возвращалась домой, ориентируясь на этот свет, как моряки на маяк. Она быстро втянулась в лыжные прогулки, любила их за возможность побыть в полном одиночестве, за то, что они компенсировали ту усталость, которая приходила во время длительных дежурств на стартовом командном пункте, за радость, полученную от физических нагрузок.

С каждым разом ее вылазки становились все длиннее и длиннее, и, возвращаясь в городок, Юля падала в изнеможении. Как-то в начале ноября, почувствовав попутный ветер, она решила «махнуть» на предельную дальность – так приятно идти по затвердевшему насту, когда твоя спина, словно парус, принимает и передает лыжам дополнительное ускорение. Когда начала подкатывать усталость, она остановилась и оглянулась. Маяка не было. И сразу похолодела от страха: перед глазами стояла сплошная чернильная тьма, остро бьющая невидимыми снежинками, и куда теперь двигаться, она совершенно не представляла.