К своей звезде
Шрифт:
Они все решили. В тот же день. Но неожиданно и очень активно их замыслам воспротивилась мать Алены. Будучи сама женой военного, промаявшись всю жизнь по отдаленным гарнизонам, она твердо решила не допустить повторения своей судьбы в судьбе дочери! Женское счастье она представляла совсем по-другому, и уж если себе его добыть не смогла, то для дочери ничего не пожалеет! «Если ты станешь женой военного, – пригрозила она дочери, – тебе придется перешагнуть через мою смерть». Мать есть мать, и Алена, с детства подмятая напором ее воли, дрогнула, предложила Коле не спешить, выждать момент. Тем временем родители возобновили подготовку несостоявшейся свадьбы, в дом к ним зачастил с подарками тот самый жених, который не умел плавать. А когда
Через несколько часов юные влюбленные приземлились в Ленинграде. Приютил их брат Колиной мамы, попросту дядька. Он с интересом выслушал рассказ о побеге, но признался, что верит во все случившееся с трудом:
– В наше прагматичное время и такие шекспировские страсти, увольте…
Но когда через неделю в Ленинград прилетела мать Алены и начала буквально по пятам преследовать дочь, дядька возмутился. Отвез племянника с невестой к знакомому заместителю председателя райисполкома, объяснил, что молодой лейтенант через несколько дней убывает служить в Афганистан и что надо помочь ему в порядке исключения срочно зарегистрировать брак. Зампредрика оказался азартным мужиком, с кем-то созвонился, кого-то уговорил, и уже к концу дня Коля Баран перестал быть холостяком. Молодожены поехали в гостиницу, чтобы показать матери Алены брачное свидетельство, успокоить ее. Но в ответ последовала истерика, и Коля вернулся к дядьке один. Через неделю Алена вместе с матерью уехала домой, а Коля Баран – к месту дальнейшего прохождения службы.
Летая над этими дикими горами, над выгоревшими пустынями, над зелеными плодородными долинами, Коля все время думал об Алене, рассказывал в письмах ей о том, что видит здесь, посылал короткие стихи. Дни, проведенные в Ленинграде, обрели в его воспоминаниях романтическую окраску, желаемое в них перемешалось с действительным, все, что было наяву, казалось фантастикой. Каких он только не напридумывал сюжетов их первой после разлуки встречи. Ему до сегодняшнего дня и в голову не приходило, что встреча может не состояться. Понимал, что Алена по-прежнему подвергается обработке со стороны матери, женщины вздорной, упрямой и самолюбивой. Она никогда не смирится, что дочь ослушалась ее и поступила по-своему. «Жизни лишусь, – сказала она Коле при последней встрече, – но сделаю так, как я решила». Он знал, вода и камень рушит. Но письма Алены были переполнены спокойной нежностью, надеждой на скорую встречу, ожиданием того дня, когда не надо будет разлучаться на долгий срок. После каждого такого письма он обретал душевное равновесие, с особым старанием выполнял служебные обязанности, писал стихи, полные то грусти, то оптимизма.
Сегодня он впервые подумал о том, что его Алена, не узнав по-настоящему того, что связано со словом «жена», может неожиданно испить всю чашу горечи, сопутствующей слову «вдова»… И он приказал себе: собраться в кулак, быть осторожным и хитрым, ничего не делать наобум, но и не уронить достоинства. Теперь у него был пример для подражания на всю жизнь – майор Федор Ефимов.
Мигнув лохматым языком пламени, костер внезапно задохнулся и угас. И Коля сразу увидел, как на противоположной стороне ущелья черный гребень гор отхватил изломанной чертой половину посветлевшего неба. Обрисовался профиль разбитого вертолета, верхний срез, тяжело нависший над уступом каменной скалы.
Рассвет набирал силу. Надо будить Голубова, надо браться за работу. Дел у них невпроворот, и хорошо бы сейчас хоть пару глоточков чая. Но где взять воды, если в этот каменный мешок даже снег не залетает. И как здесь смог зацепиться Ефимов, да еще при таком освещении, – уму непостижимо.
Коля даже не успел дотронуться до Голубова, как он совсем не заспанным голосом спросил:
– Который час, начальник?
Коля сказал.
– Значит, они уже дома, – буркнул Голубов. – Или где-нибудь грохнулись. А мы с тобою, как видишь, еще хвункционируем.
– А я и не сомневался, что будут дома, – твердо сказал Коля Баран.
Голубов сел и потянулся:
– Блажен, кто верует.
Впрочем, Голубов и сам не сомневался, но все-таки предпочитал держаться своего железного правила – быть готовым к худшему. Ему сейчас остро захотелось умыться и сбрить колючую щетину. Но чем умоешься? Чем, если во рту все склеилось, а кругом одни только камни. «Воды, воды! Полцарства за глоток!»
– Что прикажете делать, товарищ начальник?
– Я думаю, надо попытаться оживить рацию.
– Смотрите, соображают.
– Да уж не совсем под циркуль.
– И чувство юмора не потеряно. Значит, гарнизон живет и борется.
– Хвункционирует, – повторил Коля любимое словечко старшего лейтенанта Свищенко. И спросил: – Как вы думаете, товарищ капитан, сможет сегодня прилететь за нами вертолет?
– Может, этот отремонтируем? – Голубов сделал несколько движений руками, присел, встал, снова присел. – А что мы, хуже других, что ли? Отремонтируем и полетим.
Паша попытался представить, в каком сейчас состоянии Ефимов, способен ли на повторный вылет. Но как он ни обожествлял своего командира, выходило одно – не сможет. Даже если захочет. Врачи не пустят. Шульга не разрешит. Генерал не даст согласия. Во-первых, силы человека не беспредельны, во-вторых, небо забелело не просто от рассвета, над горами уже пурга. А к ним сюда не долетает снег по одной простой причине – из ущелья поднимается теплый воздух. С такими фокусами в горах Паша встречался.
– Снег! – вдруг выкрикнул Коля.
– И чему ты радуешься? – Паша поднял лицо и почувствовал, как на лоб села холодная мушка. Значит, они здесь крепко заперты. И надолго.
– Вода будет, – объяснил свой восторг Коля Баран, – чай согреем, умоемся. – Он кинулся искать посуду, не понимая, чем грозит им разыгравшийся буран над горами.
«Телок молочный», – ласково подумал о нем Паша и осмотрелся. Светлело быстро, стали различаться камуфляжные пятна на фюзеляже вертолета, уходящий к небу скалистый склон, черный изгиб каньона. Паша сделал несколько шагов к тому месту, где ночью висел (именно висел – другого слова и не придумаешь) их родной вертолет, но остановился на полпути. Провал был столь страшен, что в животе захолодело, будто за пазуху сыпанули горсть сухого снега. А ноги обмякли, словно из них выпустили силу… Ему чудилось, что здесь любой камень может предательски выскользнуть из-под унтов, и тогда уже ни за что не схватишься и никто тебя не удержит. Мгновение на воспоминания, и долгий, долгий путь к прабабушкам. Пока долетишь до дна, несколько раз умрешь.
Паша отвернулся и осторожненько отошел подальше от обрыва. Теперь он понимал, что фактически никакой посадки не было, что вертолет Ефимов держал все время в режиме висения, а колесами лишь пробовал грунт, чтобы не потерять контакта с кромкой провала и не оторваться от берега. Зависни он хотя бы на шаг в сторону, на полметра от скалы, и греметь бы им с Колей «под фанфары». Они же тут бегали, как наскипидаренные, из вертолета в вертолет, все внимание – раненым. Поисковая фара жгла и ослепляла так, что перед глазами только зеленые пятна.
– Ох, ночка, господи помилуй, – сказал Паша и полез в пилотскую кабину. Хорошо бы, конечно, наладить связь. Хорошо бы…
Примерно через час они с Колей обнаружили и исправили повреждение антенного входа, так называемого фидера. Но рация не оживала. Аккумуляторные батареи были сорваны с креплений, все соединения перепутаны, весь отсек забрызган электролитом, на клеммах следы черной копоти.
– Они чудом не загорелись, – сказал Коля Баран, профессионально оценив обстановку. – Аккумуляторы надо снимать в первую очередь. Если замкнет, взорвемся.