К вам обращаюсь, дамы и господа
Шрифт:
Наше беспокойство усилилось, когда мы увидели, что двери и окна большого дома закрыты и занавеси задёрнуты. Турецкая семья, снимавшая у нас этот дом, очевидно, не хотела, чтобы мы обращались к ним за помощью.
— Пойди вниз и посмотри, не выпустит ли тебя часовой, — сказала мне мама.
Но он меня не выпустил, несмотря на то, что я сказал ему по-турецки, что мне хочется в туалет и то и дело подтягивал штаны.
— Ясак дер — «запрещено», — был его ответ.
— А зачем вы здесь стоите? — спросил я его невинным голосом, будто несмышлёный младенец.
Он пренебрёг моим вопросом. Я пошёл наверх.
— Солдат говорит «ясак дер» выходить, — сказал я маме.
Дядя Левон, наблюдавший из окна за этой непонятной осадой, щёлкнул пальцами
— Они ищут оружие, вот что! Они обезоружат всех армян в деревне. Посмотрите на этих чете. Они входят в дом дяди.
Мы увидели группу мужчин в сапогах и папахах, входящих в дом дяди моей матери.
— Собаки! — сказала мама.
Чете — войска партии Иттихат, состоявшие из солдат нерегулярных конных войск, грабителей с большой дороги, пиратов, головорезов и прочих подонков, освобождённых из тюрем.
Вместо того чтобы воевать с русскими на фронте, они должны были охранять «внутренний порядок и безопасность» страны… Они отличались от солдат регулярной армии свирепостью и тем, что носили черкески.
— Где мне спрятать ружьё? — спросил дядя Левон у матери и бабушки.
Я и не знал, что у него есть ружьё. Ружьё у армянина — об этом страшно было даже подумать! Но дядя Левон был бесстрашным героем.
После краткого тревожного совещания они решили спрятать ружьё под крышей. Дядя Левон вынес из нашей спальни ружьё марки «Мартини». Я его раньше и в глаза не видел. Он завернул его в одеяло, поднялся через люк в потолке и спрятал под крышей. А свой маузер, патронташ и маленькую жестяную коробку с патронами рассовал по разным местам.
Вскоре чете пришли и в наш дом. Свалили в кучу на лужайке старинные кавалерийские пистолеты, кремневые ружья, кривые персидские мечи, дробовики, секачи и вошли в дом как гордые блюстители турецкого закона. Их глава — высокий черкес, говоривший по-турецки с сильным гортанным акцентом, сказал дяде Левону:
— Нам приказано обыскать вас. Так что отдавайте оружие, не теряя напрасно времени.
— Обыщите, — сказал дядя Левон. — У меня нет оружия.
Налитые кровью глаза этого бывшего разбойника сузились от злости.
— Если мы найдём оружие при вас или в доме, мы вас арестуем. Армян, которые прячут оружие, мы сразу же расстреливаем.
Меня восхитило хладнокровие дяди Левона, когда он с улыбкой ответил им:
— Мне это известно.
— Обыщите его! — приказал своим людям черкес. Дядя Левон поднял руки, и двое головорезов стали ощупывать его по бокам и карманам. Потом они заставили нас развернуть постель и внимательно осмотрели матрацы, одеяла и подушки. Они высыпали содержимое всех выдвижных ящиков, сундуков и чулана и даже разгребли весь уголь. Сняли с полов ковры и содрали со стен всё, что на них висело. Когда во время обыска они смотрели на потолки, мне казалось, что бабушка и мама умрут от страха. Но чете ничего не нашли, и им пришлось довольствоваться нашим кухонным секачом.
Днём караул сняли, и мы могли свободно выходить. Наши соседи турки открыли двери, окна, но теперь Шукри и Махмуд не осмеливались ходить по нашей стороне лужайки.
Предчувствие, более того, — ужас охватил всех армян в деревне. Даже те, кто считали, что резня немыслима, ибо дни султана Гамида канули в вечность, и Турция стала на путь цивилизации, — даже они были убеждены, что всё это не к добру.
Несмотря на то, что христианам было запрещено передвижение, и даже для поездки в ближайший город требовался паспорт, который ни один армянин не надеялся заполучить, а почтовое сообщение прекратилось, вести о событиях в Константинополе, Ване, Эрзеруме каким-то образом доходили до нас в деревню. Всех наиболее известных армян в столице — сотни поэтов, журналистов, преподавателей, врачей, адвокатов, фармацевтов и даже членов оттоманского парламента — полиция собрала за одну ночь и выслала под усиленной охраной вглубь страны, никто не знал точно — куда. Они исчезли, и о них больше не слыхали.
В Ване руководители армянской общины были вероломно схвачены и убиты генерал-губернатором Джевдей-беем, зятем Энвера-паши. Тогда армяне подняли восстание, и всей общине грозила резня. Турки обстреливали армянские кварталы Вана с крепости. Но ванцы славились как воины, и дядя Левон был уверен, что они будут стоять до последнего.
В Трапезунде первый удар пришёлся по армянам, русским подданным, некоторые из них жили в Зефанозе и приходились нам родственниками. Их вызвали во дворец генерал-губернатора якобы для сообщения «важного известия», и они больше не вернулись. Мы решили, что их депортировали в лодках в Керасуд и держали под охраной жандармов и чете.
Примерно через неделю в городе развесили официальное объявление, и глашатаи читали его в разных концах города. Несколько экземпляров этого объявления попали в деревню, и господин Оганян, наш учитель турецкого, прочитал и перевёл его встревоженным людям, окружившим его. Он протёр своё пенсне шёлковым платочком так, как это делал в классе, и начал читать длинный указ. Он гласил:
«Объединившиеся в союз с врагами религии и государства и поднявшие мятеж против правительства наши соотечественники-армяне должны быть депортированы вглубь страны и будут оставаться там на протяжении всей войны.
Настоящим приказываем всем армянам Трапезундского вилайета приготовиться к депортации в течение одной недели с 24 июня до 1 июля. Приказ распространяется на всех армян без единого исключения. От депортации временно освобождаются только те, кто по болезни или по старости не в состоянии ходить. Они будут отданы на попечение государственных больниц. С этого дня армянам воспрещается что-либо продавать, и им будет позволено брать с собой в дорогу только то, что они будут в состоянии нести. Средства передвижения обеспечиваться не будут.
Невзирая на неблагодарность своих подданных армян, правительство не откажет им в прежней отеческой заботе и охране, сохранит их дома и магазины в опечатанном виде до возвращения хозяев из временной высылки.
Мы вынуждены прибегнуть к этим крайним мерам не только в целях защиты отечества, но и для блага и безопасности введённых в заблуждение соотечественников-армян. Не подчинившиеся приказу правительства и пытающиеся оказать вооружённое сопротивление или скрыться будут нами найдены живыми или мёртвыми. Лица, укрывающие армян, обеспечивающие им пропитание, убежище и какую-либо помощь, будут казнены через повешение, будь то мусульмане или христиане».
Господин Оганян вытер со лба капельки пота. Он сильно побледнел.
— Я посвятил свою жизнь преподаванию турецкого языка, — сказал он изменившимся голосом. — А теперь я должен читать и переводить подобное?!
Люди стали обсуждать смысл этого приказа; я внимательно слушал.
— Немцы ссылали тысячи бельгийцев, но это уже не просто подражание немецким методам. Это проклятое правительство хочет уничтожить нашу нацию.
— Называть нас неблагодарными, когда именно армяне построили Турцию! Мы строили им дворцы, где живут их кровожадные султаны, мы строили им большие мечети, мы шили им одежду и обувь, лечили их больных и даже учили их детей читать и писать на родном языке. Мы строили, а они разрушали. А теперь Иттихат хочет решить наш вопрос, депортировав нас всех — и мужчин, и женщин и детей!
— Куда они нас сошлют?
— В аравийские пустыни. Туда сейчас ссылают эрзерумских армян. Нам придётся идти пешком до Мосула и Багдада.
— До Мосула добираться месяца четыре…
— Время сейчас военное, правительство обеспокоено ванскими событиями, поэтому и хочет переместить армянское население подальше от фронта. Думаю даже, что это совет германского верховного командования. Конечно, мы пострадаем, но ведь депортация лучше, чем резня.
— Надо бежать в горы и с боями пробиться к русским линиям.