К востоку от Эдема

Стейнбек Джон Эрнст

— Да я ему череп размозжу, — рявкнул Самюэл. Ушел в спальню, и Лиза улыбнулась, глядя на захлопнутую в сердцах дверь.

Вскоре он вернулся в своем черном костюме, в рубашке, накрахмаленной до блеска, с жестким воротничком. Наклонился к Лизе, и она повязала ему черный узенький галстук. Его седая борода была расчесана и блестела.

— Ты бы ботинки наваксил, — сказала Лиза.

Нагнувшись и черня ваксой свои поношенные башмаки, он искоса, снизу взглянул на жену.

— А Библию можно захвачу с собой? Лучших имен

чем из Библии, ниоткуда не взять.

— Не люблю я выносить ее из дому, — недовольно сказала Лиза. — И если ты поздно вернешься, что я буду вечером читать? И все наши дети там записаны.

Видя его огорченное лицо, Лиза принесла из спальни небольшую истрепанную Библию, подклеенную по корешку плотной бумагой.

— Возьми вот эту, — сказала она.

— Но это же Библия твоей матери.

— Она не возражала бы. И у всех записанных тут имен, кроме одного, стоят уже две даты.

— Я заверну ее, сохраню в целости, — сказал Самюэл.

— А возражала бы она против того, против чего возражаю и я, — сказала Лиза резко. — Почему ты никак не желаешь оставить в покое Святое писание? Вечно придираешься и сомневаешься. Так и сяк переворачиваешь, возиться, как енот с мокрым камушком. И это меня злит.

— Я просто стараюсь понять его, матушка.

— Нечего там понимать. Просто читай. Там все обозначено черным по белому. Кто требует, чтобы ты понимал? Если бы Господь Бог хотел от тебя понимания, он дал бы тебе это понимание или заповедал бы нам по-другому.

— Но…

— Самюэл, ты спорщик, какого мир не видел.

— Ты права, матушка.

— И не соглашайся все время со мной. Это отдает неискренностью. Твердо говори, что думаешь.

Он сел в тележку, тронул лошадь. Глядя ему вслед, Лиза сказала вслух:

— Славный он муж, но любит спорить.

А Самюэл мысленно удивлялся: «Ну и ну. А я-то думал, что знаю ее».

3

На последней полумиле, повернув с речной долины под большие дубы, на подъездную неразровненную дорогу, Самюэл старался вызвать в себе гнев, чтобы заглушить им неловкость от незваного приезда. Он подбодрял себя высокими словами.

С их последней встречи Адам стал еще костлявей. Глаза тусклые, точно он глядит, не видя. Не сразу осознал, что перед ним Самюэл, а узнав, недовольно поморщился.

— Гостю незваному присуща робость, — сказал Самюэл.

— Что вам надо? Разве вам не уплачено? — сказал Адам.

— Уплачено? Еще бы. Разумеется, уплачено. И притом с лихвою и сверх моих заслуг.

— Что? Это как понимать?

Гнев в Самюэле начал разрастаться, распускаться зелено.

— Человек всею жизнью своею взыскует оплаты. И если весь труд моей жизни к тому устремлен, чтоб отыскалась мне настоящая цена, то можете ли вы, убогий человече, определить ее беглой пометкой в гроссбухе?

— Я уплачу, — воскликнул Адам. — Уплачу, говорят вам. Сколько? Я уплачу.

— Уплатить

вы должны, но не мне.

— Тогда зачем приехали? Уезжайте.

— Бывало, вы звали меня.

— Теперь не зову.

Самюэл упер руки в бока, подался к Адаму всем корпусом.

— Я объясню вам сейчас тихо-мирно. Вчера вечером — горьким, хмурым вечером — пришла ко мне добрая мысль и усладила мрак ночи. И мысль эта владела мною от зари вечерней до утренней, зачерпнутой звездным ковшом, о котором есть в сказаньях наших пращуров. И потому я сам себя призвал сюда.

— Но вас не звали.

— Мне ведомо, что по особой милости господней из чресл ваших произошли близнецы, — сказал Самюэл.

— А вам какое дело?

Что-то вроде радости зажглось в глазах Самюэла при этой грубой отповеди. А из дома — он заметил — украдкой выглядывает Ли.

— Ради Господа Бога, не понуждайте меня к насилию. Я хочу, чтоб обо мне осталась на земле мирная память. — Не понимаю, о чем вы.

— Где уж понять Адаму Траску — волку с парой волченят, замызганному петуху-папаше, что потоптал и вся забота. Комку глины бесчувственному!

Щеки Адама побурели, взгляд наконец пробудился. А в Самюэле радостно и горячо цвел гнев.

— Дружище, отойди подальше от меня! — вскричал он, — Прошу тебя и умоляю! — Углы его губ омочила слюна. — Прошу! — повторил он. — Ради всего, что тебе еще свято, отодвинься подальше. Ведь руки чешутся пришибить тебя.

— Уезжайте. Вон с моей земли, — сказал Адам. — Вы не в своем уме. Уезжайте прочь. Это моя земля. Она мной куплена.

— Глаза и нос тоже тобою куплены, — с насмешкой сказал Самюэл. Двуногость куплена, и ноготь вместо когтя. Ты слушай, пока я тебя не убил. Что, естество твое тобою куплено? Из каких таких наследных средств? Вдумайся, человече: заслужил ли ты своих детей?

— Заслужил? Они и так здесь. При чем тут заслуги?

— Благослови меня, Лиза! — возопил Самюэл. — Да как ты можешь, Адам! Слушай меня, пока не сдавил тебе горло. Пока еще обуздываю руки и мирно говорю. Драгоценная двойня твоя сиротеет незамеченно, непризнанно и неприкаянно — сиротеет безотцовщиной.

— Вон с моей земли, — прохрипел Адам. — Ли, принеси ружье! Это буйнопомешанный. Ли!

И тут Самюэл схватил его за горло, надавил большими пальцами, и в висках Адама застучало, глаза налились кровью.

— Руки по швам, хиляк! — рыкнул Самюэл. — Ты этих близнецов не купил, не украл и не выменял. Ты получил их по редкостному и благому Божьему соизволению.

Внезапно он отнял от горла свои жесткие пальцы. Тяжело дыша, Адам ощупал горло, — тверда у кузнеца хватка.

— Что вы от меня хотите? — В тебе любви нет.

— Хватило, чтоб себя под пулю подвести. — Любви никогда не хватает. За каменной оградой счастья нет.

— Не лезьте ко мне. Я в силах дать отпор. Я не беззащитен, не думайте.