К востоку от Эдема
Шрифт:
Адам встал, поежился, медленно прошел дорожками к могиле. Свежий сырой холмик был ровно устлан цветами, но ветер уже растрепал букеты и те, которые поменьше, сбросил вниз. Адам поднял их, положил на могилу, на место.
И пошел прочь с кладбища. Ветер бил дождем в спину, и черный пиджак промок, но Адам продолжал идти. Дорогу развезло, в колеях стояли лужицы, по обочинам рос высокий овсюг и горчица, бойко топорщилась сурепка, цепкие головки пурпурного чертополоха торчали над влажновесенним зеленым травяным буйством.
Черная глина покрыла ботинки
У въезда в Салинас дорога повернула, обратясь в Главную улицу. Адам ступил на тротуар, потопал ботинками, сбивая грязь. Дома отгородили его от ветра, и почти сразу же Адама стал бить озноб. Он ускорил шаг. Не доходя до конца Главной улицы, завернул в бар гостиницы Эббота. Спросил там коньяку, торопливо выпил, и дрожь усилилась.
Заметив это, человек за стойкой — мистер Лапьер — сказал:
— Выпейте-ка еще. Иначе сляжете. Горячего рому хотите? Он вышибет из вас простуду.
— Хочу, — сказал Адам.
— Сейчас сделаю. А пока за кипятком схожу, вот еще рюмка коньяку.
Адам взял рюмку, сел за столик, ежась в мокрой одежде. Бармен вернулся из кухни с кипящим чайником. Поставил на поднос широкий низкий стакан с ромом, принес Адаму.
— Пейте как можно горячей, — сказал он. — От этого рома осина трястись перестанет.
Бармен пододвинул стул, присел, но тут же встал.
— Гляжу на вас, и самому зябко стало. Налью себе тоже.
Принес еще стакан, сел напротив Адама.
— Действует, — сказал он. — А когда вошли, даже напугали — такой были бледный. Вы не местный?
— Я из окрестностей Кинг-Сити, — сказал Адам.
— На похороны прибыли?
— Да. Он был мой старый друг.
— Народу много?
— Много.
— И неудивительно. У него было множество друзей. Жаль, что погода подвела. А вам надо повторить — и в постель.
— Повторю, — сказал Адам. — От грога уютно делается, мирно на душе.
— Этим он и ценен. И, может, спас вас от воспаления легких.
Подав новую порцию грога, бармен ушел за стойку и вернулся с мокрой тряпкой.
— Вот, оботрите грязь, — сказал он. — Похороны — штука нерадостная. А когда еще и дождь на тебя льет, то хоть самому помирай.
— Дождь уже после полил, — сказал Адам. — Я промок, идя с кладбища.
— Советую взять у нас наверху комнатку. Лягте в постель, я вам пришлю еще стакан горячего, и утром встанете как ни в чем не бывало.
— Пожалуй, так и сделаю, — сказал Адам. Он чувствовал, как кровь разгоряченно щиплет щеки, растекается по плечам и рукам, точно их заполнила инородная жаркая жидкость. И жар этот проник в потайной ледничек Адама, в хранилище запретных мыслей, и размороженные мысли робко выглянули, словно дети, не знающие, позволят ли им войти. Адам взял тряпку, нагнулся, очищая штанины от грязи. Кровь застучала в висках. — Налейте еще, — сказал
— Если как лекарство от простуды, то уже приняли достаточно, — сказал бармен. — Но если просто желаете выпить, то у меня есть старый ямайский. Выпейте неразбавленным. Он пятидесятилетней давности. Вода убьет аромат.
— Я просто хочу выпить, — сказал Адам. — Тогда и я с вами глотну. Уже много месяцев не трогал этой бутыли. До рома у нас охотников мало. В Салинасе пьют виски.
Адам обтер ботинки, бросил тряпку на пол. Выпил темного ямайского, закашлялся. Крепчайшее питье шибануло в переносицу, окутало мозг сладким духом. Комната качнулась набок, выпрямилась.
— Хорош, правда? — спросил бармен. — Но способен свалить с ног. Я бы на этом кончил, но, может, вы не прочь, чтобы вас свалило. Некоторые для того и пьют.
Адам лег локтями на столик. Ему донельзя, до испуга захотелось говорить, говорить. И он заговорил — каким то не своим голосом, а слова изумили его самого.
— Я тут редко бываю, — сказал он. — Вы знаете, где заведение Кейт?
— Господи Иисусе! Этот ямайский даже крепче, чем я думал, — сказал бармен и продолжал сурово: — Вы на ранчо живете?
— Да. Недалеко от Кинг-Сити. Моя фамилия — Траск.
— Очень приятно. Женаты?
— Нет. Уже нет.
— Овдовели?
— Да.
— Сходите к Дженни. А к Кейт вам не надо. У Кейт нехорошо. Дженни там совсем рядом. Сходите к ней и получите все, что вам требуется.
— Совсем рядом?
— Да. Пройдете полтора квартала на восток, повернете направо. Любой вам скажет, где салинасский Ряд.
— А чем у Кейт нехорошо? — спросил Адам, тяжело ворочая языком.
— Вы идите к Дженни, — сказал бармен.
Вечер был слякотный. На Кастровилльской улице стояла глубокая липкая грязь; обитателям Китайского квартала пришлось положить через улочку доски от хибары к хибаре. Тучи на вечернем небе были серые, крысиного оттенка, а воздух был не то что влажный — промозглый. По-моему, разница в том, что влага приходит сверху, а промозглость — снизу, порожденная гнилостным брожением. Ветер уже ослабел, налетал сырыми и холодными порывами. Холод этот вытрезвил Адама, но приданная ромом храбрость не испарилась. Адам быстро шагал по немощеному тротуару, глядя под ноги — обходя лужи. Там, где улицу пересекала линия железной дороги, горел предупредительный фонарь, и Ряд был тускло освещен им да еще слабенькой, с угольной нитью, лампочкой на крыльце у Дженни.
Адам уточнил адрес по дороге. Отсчитал от лампочки два дома и еле разглядел третий, спрятавшийся за высокими, нестрижеными темными кустами. Поглядел на темный вход, не торопясь открыл калитку. По заросшей дорожке пошел к маячившему в полумраке, покосившемуся ветхому крыльцу, шатким ступенькам.
С дощатых стен давно облупилась краска, палисадник одичал, зарос. Если бы не полоски света по краям спущенных штор, он прошел бы мимо, сочтя дом нежилым. Ступеньки, кажется, вот-вот рухнут под тяжестью шага, доски крыльца визгливо скрипят.