К вулканам Тихого океана
Шрифт:
По тому, как Теддим был возбужден, я мог догадаться, что будет интересно, но о чем идет речь, не имел ни малейшего представления. Теддим говорил и говорил, не подозревая, что, чем больше он говорит, тем загадочнее для меня предстоящий вечер.
— Такие собрания, господин, устраивают только здесь. Я знаю, потому что работал на кокосовых плантациях на побережье, там про это ничего не знают. Ни капельки не бойтесь, даже когда парии будут немного возбуждены, все время будем вместе. А как приедем в тот дом, вы сядете со своей женой возле входа, это самое лучшее место.
Таинственность в поведении Теддима и мое любопытство возрастали с каждой минутой. Я уже давно решил ехать и только не знал, как моя жена и Нэнси воспримут известие, что нынешнюю ночь мы проведем не
Нам предстояло увидеть обряд или нечто такое, что там называется «амбо конана».
Как только Теддим ушел, я сейчас же побежал к Нэнси и все ей рассказал.
— «Амбо конана» в переводе на пиджин «турним хэд» (поворот головы). Ничего загадочного, это местная церемония, очень интересная. Удивляюсь только, почему он вас позвал, наверное, неохота идти так далеко пешком. Больше ничего не скажу, но это в самом деле очень интересно.
Вечер. Теддим выглядит довольным. Вертится возле машины, заглядывает внутрь и смотрит на меня, как бы говоря: «Машина могла быть и больше». Гонец уже давно в соседней деревне. Теддим спрашивает, можно ли будет парням, которые поедут в машине, петь. Вопрос меня немного удивляет, но петь я, разумеется, разрешаю.
Едва темнеет, с ближних холмов доносится необычное пение. Оно напоминает альпийские йодли [17] , только более быстрое и экзотичное. Оно продолжается недолго, и наша хижина, которая на то время, что мы жили в Лакопе, служила самым популярным в деревне клубом, заполняется людьми. Молодыми мужчинами. Кроме участников церемонии (их восемь) набралось еще человек двадцать. Двадцать воинов. У одних разукрашены лица, на других красивые нагрудные щиты с морскими раковинами, у иных через перегородку носа продернута кость. И нагрудные щиты, и раскрашенные лица — все подготовлено специально к празднику. Лица торжественны. Под широкие пояса bp свиной кожи или коры деревьев засунуты свежие зеленые листья. Смазанные жиром тела блестят; традиционная, а в большинстве случаев и единственная деталь мужского туалета в этих местах — топор.
17
Йодли —.напевы альпийских горцев, отличаются руладами, большими интервалами, переходами от грудного, низкого регистра голоса к высокому, фальцетному.
Я теряю всякую надежду выяснить, кто поедет, а кто пойдет пешком. Объясняю, что за оставшимися вернусь, что могу съездить два раза — ничего не помогает. Все говорят одновременно и в страшной толкотне вываливаются на улицу. Машина обвешана людьми; кому удалось прицениться, тот и едет. Тс, кто хотел ехать, конечно же, все в машине. Наконец трогаемся, мотор начинает ровно гудеть, и тут мне в уши ударяет нечто, сравнимое только с фортиссимо органа, сопровождаемым раскатами грома. Так вот что здесь называют пением, потому-то заранее и спрашивали разрешения. А может быть, это был какой-то сигнал? Думаю, что такое пение услышали бы и за двадцать километров в той деревеньке, куда мы направляемся. Мелодия протяжная и, если бы не была такой громкоголосой, могла бы быть приятной. В конце каждой строки поющие меняют окраску голоса.
Деревню видно издалека. Нас ждет группа человек из десяти, дальше надо идти пешком. В руках у наших хозяев горящие лучины и подожженные связки травы. Не выпускаю из виду Теддима, хотя это и трудно. Скользкая и неровная тропинка ведет через крохотные поля с бататом. Поле — это тщательно ухоженный, полуметровый холмик глины. Иногда идем среди высокой травы. Неровный свет лучин, плывущие по земле тени папуасов, их блестящие тела и разрисованные лица — все это создает соответствующее настроение. Маленький Петя, которого я несу на плечах, говорит: «Видишь, папа, я совсем не боюсь».
Наконец мы на месте. Стоим перед типичным строением жителей Новой Гвинеи — деревянной, близкой к прямоугольной конструкцией, крытой листьями. Крыша начинается примерно на уровне пояса, внутрь можно войти через
— Господин, возьмите эту подстилку и садитесь на нее здесь, у входа. Я вам буду объяснять, что происходит.
Долго смотрю на лицо этого паренька. Откуда я его знаю? А, вспомнил, это Патрик из деревни Локопе. Посол, которого отправили вперед предупредить о нашем приезде. К моему удивлению, он говорит на правильном английском. На шее у него цепочка с крестиком. От двери дует, а от огня пышет жаром, глаза слезятся, но понемногу я привыкаю к дыму.
Первое, что бросается в глаза, — освещенная огнем полуголая блондинка, вырезанная из журнала «Плейбой» и привезенная, наверное, с маунтхагенского базара как самый ценный сувенир. Это — единственный признак двадцатого века, кроме нас троих, трех белых. В углу за перегородками хихикают женщины и дети, лица их трудно рассмотреть. Женщины нянчат младенцев и поросят по очереди. Одной грудью кормит ребенка, другой — поросенка, оба создания в этих местах имеют одинаковую ценность. Дети и поросята, оторванные от груди, пронзительно кричат.
Двадцатый век? Огонь здесь разводят, ударяя камнем об нечто напоминающее мотыгу, с которой работают на полях: столетия ее совсем не изменили. Только стальной топор с надписью «Мейд ин Свиден» («Сделано в Швеции») и портрет блондинки на закопченной балке возвращают меня в современность.
Заполняются места возле горящего посередине огня. Мужчины садятся один от другого поодаль, скрестив под собой ноги. Они все в хорошем настроении, добродушно болтают. Мы рады, что сидим у самого входа, и не только потому, что воздух здесь чище, но и потому, что, кроме соседей, нас никто не видит. Все остальные как будто забыли о нашем присутствии. Чтобы не мешать веселью, говорим с Патриком только шепотом.
— Ждут девушек, они готовятся в другой хижине. Когда они придут и сядут среди мужчин, начнутся танцы. Вон тот мужчина в углу, с бамбуком в руке, музыкант. Потом все будут петь.
Девушки заставляют себя ждать. Наконец приходят, посмеиваясь, робко входят в полукруг и садятся среди мужчин. Некоторые очень смущаются, другие, как и у нас, хихикают, закрывая лицо руками. Насколько могу судить, все они не старше пятнадцати-восемнадцати лет.
— Нам пришлось ехать так далеко в эту деревню потому, что в амбо конана не имеют право участвовать парни и девушки из одной деревни. Там все братья и сестры.
Шум стихает, и с минуту все молчат. Потом заводят беседу о нас, о маленьком Пете, и все сразу же поворачиваются в нашу сторону. Как объясняет Патрик, говорят о том, что мы не из Австралии. К счастью, это продолжается недолго. Кто-то потихоньку затягивает ритмичную песню, музыкант подыгрывает на своей бамбуковой флейте.
Сидящие вокруг огня мужчины начинают раскачиваться в такт песне. Вертят головой — вверх, вниз, налево, направо. Девушки в нерешительности. Чуть подождав, повторяют за мужчинами движения головой. Тело остается неподвижным. Партнеры разглядывают друг друга, мне неясно, кто кого выбирает: девушка парня или парень девушку. Выбор не очень велик: сосед слева или сосед справа. Но через несколько минут партнеры выбраны, и с этого момента они смотрят только друг на друга, потом сближаются, пока не коснутся лицами. В ритме песни парень и девушка поочередно касаются друг друга щекой, носом, виском. Прикосновения очень мягкие и нежные. В некоторых, отличных по ритму частях песни пары быстро наклоняются, пока волосы не коснутся земли. Потом снова все сначала: щека, нос, висок, щека, нос, висок. Движения все быстрее и быстрее, иногда кажется, что они судорожны и лихорадочны, взгляд некоторых почти безумен. Музыкант резко обрывает мелодию в момент наивысшего напряжения. Поющие устали, девушки пересаживаются.