К вулканам Тихого океана

Якеш Петр

Всюду на острове Бугенвиль нас сопровождали лягушки и жабы. Впоследствии из рассказов Пети о Бугенвиле выяснилось, что в его детских воспоминаниях остались лишь жабы. Действительно, они были повсюду, больше всего им нравилось греться в траве под навесом, который украшал одноэтажное здание полицейского участка в Вакунае. Первый этаж был высоко поднят, чтобы жабы не могли туда забраться. Домик, в котором мы поселились, стоял на высоких сваях и по новогвинейским меркам был сверхроскошным жилищем. Правда, оно было недостроено, окна недоделаны. Из трех комнат мы использовали только одну, затянув оконное отверстие противомоскитной сеткой и устроив на полу постели. Две другие комнаты служили складом.

Особенно

активными жабы были под вечер; к нам в открытые окна проникало их страстное «пение». «Пение» жаб, шорох ползающих по крыше ящериц, высокие голоса цикад, ритмические накаты морских волн создавали приятный тропический звуковой фон. В один из таких идиллических вечеров мы отправились на прогулку, но уже через несколько шагов пришлось вернуться: жаб оказалось столько, что буквально некуда было ступить ногой.

Для геолога собирать образцы в ручейках, вместо того чтобы выбивать их из лавовых потоков, выкапывать на тропинках, протоптанных островитянами у подножия гор, а не искать их в жерле кратеров просто оскорбительно. До ближайших скал и выходов горных пород не меньше дня пути. Я тешу себя тем, что собираю образцы, представляющие типы горных пород восточного склона Балби. Наконец образцов набирается столько, что возникают трудности с их отправкой, а пояснительную часть к ним приходится приводить в порядок на месте, до отлета. Времени у меня много, и к образцам горных пород добавилась коллекция улиток и моллюсков, которых мы насобирали на побережье. Наш самый большой, а значит, и самый красивый экспонат — тридакну, полуметровую гигантскую раковину, весившую около двадцати килограммов, — мы, пронеся несколько километров, бросили на пляже. Она все равно не влезла бы ни в один рюкзак.

Когда мы несли нашу гигантскую раковину, продираясь сквозь мангровые заросли вдоль побережья, мы набрели на небольшую хижину. В ней жил рыбак с семьей. Они были озадачены неожиданной встречей не меньше нашего. Дети, увидев нас, убежали. Объясниться мы не могли: не знали ни одного местного слова. С минуту мы молча смотрели друг на друга, а потом протянули руки для пожатия. Глянув на раковину, рыбак жестом показал, чтобы мы подождали, и вышел. Спустя несколько минут он вернулся с прекрасными раковинами жемчужницы и тритонки. Рыбак взял одну раковину тритонки и затрубил в нее, а другую протянул мне. Потом он подарил нам обе. Я пытался дать ему денег. Он взял лишь две десятицентовые монеты, показав, что одну — за раковину тритонки, а другую — за жемчужницу.

Нам очень хотелось поговорить с рыбаком, но мы не знали его языка, а он нашего. Я понял по его жестам, что такие раковины, какие он нам подарил, собирать, пока жив моллюск, опасно. Но об этом я знал и раньше. Среди коллекционеров они ценятся очень высоко, особенно если створки не повреждены, а чтобы не повредить их, раковины надо собирать вместе с моллюском. Имея дело с ними, приходится быть очень осторожным. Потревоженный моллюск выбрасывает из ротового отверстия струю ядовитой слюны. Если эта слюна попадает на кожу человека, то может начаться паралич.

На острове Бугенвиль после долгого перерыва я вновь решил порыбачить. Прежде рыбацкое счастье меня не баловало, на мою долю больше выпадало комических происшествий, чем улова. В Австралии однажды я поймал рыбину, всю усеянную колючками. Когда я ее вытащил из воды, она сильно раздулась и стала похожа на огромный колючий мяч. В другой раз недалеко от Брисбена я вытащил из моря рыбку длиной сантиметров двадцать и тоже с колючками. Когда она еще висела на крючке над водой, какой-то незнакомый человек на молу начал изо всех сил гудеть из своей машины.

Я отложил удилище и удивленно на него посмотрел.

— Не прикасайтесь к рыбе, — кричал он, — ее колючки ядовиты,

мне вовсе не улыбается везти вас в больницу.

Здесь, на вакунайском молу, невезение мое продолжалось. С деревянного мола кристально чистая вода просматривалась на десятиметровую глубину. Там резвились рыбы самых разных оттенков и форм и никакого внимания не обращали на мой крючок. И вот наконец! Я вытащил красиво окрашенную прозрачную рыбку. Еще бы штук пять — и к ужину вполне достаточно. Желанное разнообразие в нашем меню!

Я снова забросил наживку и на всякий случай спросил островитянина, который ждал чего-то у конторы плантации, как бы он приготовил такую рыбу.

— Видите ли, господин, я бы такую рыбу вообще есть не стал, я вижу ее первый раз в жизни.

Я не рискнул принести рыбину домой. Пришлось бросить ее в море. Иди гуляй.

Начальник района Боб и в самом деле заботился о нас. В компенсацию за запрет подняться к кратерам Балби он решил устроить экскурсию вдоль восточного побережья на север от Вакуная. В качестве транспортного средства решили использовать трактор, который, на счастье, вчера вернулся в поселок. Его водитель по. лучил от Боба приказ останавливаться всюду, где я попрошу.

Это была не только компенсация, но и наказание за мою нескромность. Для трактора неважно, есть дорога, нет дороги, он преодолевает огромные камни, продирается сквозь нехоженые джунгли… Вместе с группой островитян я сидел на платформе, прицепленной к трактору, и задача у меня была одна — не откусить язык. Пока мы ехали, я успевал отмечать места, где мы остановимся на обратном пути, чтобы собрать образцы. Верный правилу в любых трудных обстоятельствах делать то же, что и местные жители, я, как и они, всю дорогу жевал сахарный тростник, чтобы не укачало. Через пару часов у меня начались страшные неприятности с желудком. Трудно сказать, что было тому виной: постоянная тряска, сахарный тростник или вонь, исходившая от воды в ручье. По пути мои провожатые надеялись пострелять голубей. Трактор несколько раз останавливался, мужчины с ликованием соскакивали с платформы и исчезали в джунглях. Раздавались выстрелы, и они возвращались с пустыми руками. Никаких голубей я вокруг не видел, но островитяне утверждали, что голуби есть. Один улетел прежде, чем они успели выстрелить, другого подстрелили, но не нашли в густых зарослях. И так продолжалось бесконечное число раз, но меня уже это не забавляло. Вечером по пути домой в одной деревушке мы увидели нечто, достойное внимания: кожу огромной змеи, наверное питона, растянутую на колышках. Островитяне сказали, что по дороге нам попадалось много змей, я же не видел ни одной.

На следующий день Боб пригласил нас на вечер, устраиваемый на плантации Нума-Нума. Собрались все белые из Вакуная и с соседних плантаций — человек десять. Две дамы были даже в длинных платьях. Не знаю, что выглядело комичнее: мои шорты и выцветшая майка или их длинные платья. Я чувствовал себя не в своей тарелке. Мы посмотрели фильм, потом немного выпили. И вдруг Боб объявил, что у него что-то припасено для нас. Он достал небольшие коробочки с любительским фильмом. Так я, наконец, попал на гребень Балби с экспедицией вулканологов из Рабаула. Среди участников кроме Боба был и мой приятель Хеминг.

Энтузиазм, с которым Боб комментировал фильм, явно свидетельствовал о том, что этот начальник района в душе вовсе не полицейский, а натуралист, любитель приключений в самом лучшем смысле этого слова, человек, чуткий к природе и к здешним жителям.

В день, когда мы улетали из Вакуная, Боб летел вместе с нами в спортивном самолете, который вез нас на остров Бука, а его — в город Киету. Перевели его туда против воли, ему очень не хотелось покидать Вакунай.