К заоблачному озеру
Шрифт:
— Сам выдумывал песню! — сказал мне с гордостью Орусбай. — Биринчи джирши [7] .
Певец кончил песню и заиграл очень своеобразно какой-то знакомый марш. Увидев, что я проснулся, он протянул мне руку и весело заговорил по-русски.
— Здравствуйте! Вот неожиданная встреча! Я студент московской консерватории. Приехал к деду на каникулы, помогаю ему трудодни зарабатывать. Как вам понравилась моя импровизация?
Я сказал, что мне очень понравилось пение, спросил, записывает ли он то, что сочиняет.
7
Первейший певец. Джирши — киргизские певцы, которые свои песни сочиняют во время исполнения.
— Ну, это ведь так — не серьезно, — сказал певец. — Когда хорошее что-нибудь придумываю, стараюсь записать. Вот мой братишка мастер сочинять. Это у нас в семье от деда, — он быстро сказал несколько слов по-киргизски, старый чабан задумчиво усмехнулся. — Замечательно пел старик, и вот братишка очень способный. Я ему говорю — иди учиться на литературное отделение, а он, упрямый ишак, хочет только в школу летчиков.
Малый, который свежевал барана, отвернулся и пробормотал что-то.
— Слышите, — он говорит, что будет слагать песни в небе, как птица! — сказал восхищенно студент. — Видали вы такого упрямца! Слушаться надо брата, — закричал он, напуская на себя суровость. — Дед, давай сюда камчу, я его учить буду.
Все дружно смеялись, а будущий летчик смущенно орудовал над готовой бараньей головой.
Наконец, постелили дастархан — длинную скатерть, обмыли руки и ножи.
Орусбай пробормотал благословение, и старики, подняв руки, словно умыли лица ладонями.
На нескольких деревянных блюдах лежали ароматные куски вареной баранины. Каждый из нас получил по пиале шурпы — соленого, крепкого бульона.
Кончив сытный ужин, мы устроились на ночлег, ногами к огню. Рядом со мной лег студент. Сон мой прошел, и мы долго шепотом разговаривали о Москве, о театре, о новых операх и о горах Киргизии, которые молодой певец любил горячей и преданной любовью.
Первым в Сарыджаз-су ступил конь Орусбая. Он шел осторожно, навострив уши, и вода, клубясь, проносилась у него между ног.
Орусбай коротко держал повод. Лицо его было озабочено и, по мере того как конь все глубже входил в воду, старик, выпростав ноги из стремян, подбирал их все выше и выше, пока не оказался стоящим в седле на коленях.
Вода катилась с таким ревом, что этот шум, отдававшийся в берегах, казался посторонним, не относящимся к плотной свинцово-серой массе, стремительно проносящейся мимо нас.
Не отрываясь, глядел я на Орусбая. Теперь мне казалось, что вода стоит на месте, а я и Орусбай мчимся в сторону все быстрее и быстрее. Я закрыл на секунду глаза, чтобы прекратить это ощущение. В ту же секунду Валентин, вскрикнув, схватил меня за рукав. Когда я открыл глаза, то увидел, что Тюльпар оступился. Вода покрыла его круп, и Орусбай сильно подался вперед. Конь рванулся изо всех сил. Вода теперь доходила ему до брюха. Он пошел быстрее, и через минуту Орусбай был на противоположном берегу.
Старик подошел к воде и пронзительно стал кричать что-то Горцеву. Я ничего не мог расслышать и видел только маленькую суетливую фигурку, махавшую камчой.
— Гамузом! Кричит, чтобы скопом ехали, — сказал Горцев. Он был очень серьезен.
Мы поставили всех лошадей по шесть в ряд, самых сильных на левом фланге, вьючных посередине и тронулись.
Прием этот был рассчитан на то, что сплоченному ряду легче будет сопротивляться бурному течению.
Я глянул вниз на воду, и все медленно поплыло у меня перед глазами. Ни разу в жизни я не испытывал головокружения, однако здесь решил смотреть не вниз, а на противоположный берег. Вода подбиралась все выше и выше, и скоро я почувствовал ее в сапогах. Еще несколько шагов — и лошади вынесли нас на берег.
Во второй шеренге дело прошло не так благополучно. Одна маленькая лошадка, споткнувшись о камень, упала, и сразу вода стремительно понесла ее вниз. Орусбай скакал по одному берегу, Горцев по другому, но в тот момент, когда казалось, что лошадь погибла, она справилась как-то с течением и, попав на мелкое место, стала на ноги. Корзины были полны воды.
Я переобулся, завернув ноги в сухие портянки. То же самое сделали и остальные. Осмотр корзин мы отложили до привала.
Наш «живой консервь», как называл баранов Орусбай, ни за что не хотел идти в воду. Оставшиеся Горцев и Ошрахун понукали их криками и камчой, хватали за шерсть и бросали в воду. Но как только течение подхватывало баранов, они с отчаянным блеянием поворачивались и, как заправские пловцы, выгребались обратно на берег.
Ошрахун вскочил на коня. Дико крикнув, он нагнулся, запустил пятерню в густую шерсть овцы и рывком вскинул ее поперек седла. Довез овцу до середины, бросил в воду и погнал дальше камчой. Течение вынесло панически блеющую «живую консерьву» на левый берег.
Орусбай бросился к ней, чтобы привязать. И в этот момент овца увидела на противоположном берегу своих товарищей. Горцев, чертыхаясь, гнал их в реку. Не долго раздумывая, овца кинулась в воду и поплыла обратно.
Несмотря на свой собственный довольно плачевный вид, мы хохотали до упаду. В конце концов Горцев связал всех пятерых длинным ременным арканом и скопом потащил в воду. Ошрахун и Акимхан толкали наше стадо сзади, и, наконец, бараны очутились где следует.
— Вот этого прохвоста первого на жаркое, — вытирая пот, указывал Горцев на одного барана, который дрожал и встряхивался. — Главный трус и всех с толку сбил, язви его мухи!
— По коням! — закричал Сухорецкий.
Медленно стали мы подниматься в гору, и скоро долина Сарыджаз с ее широкими и пологими террасами открылась перед нами на много километров.
Жаркое тяньшанское солнце еще весной желтит здесь пышную траву горных пастбищ. Отсюда происходит и название долины — Желтая Весна.
Великолепные альпийские луга Сарыджаз, на которых до сих пор встречаются стада могучих горных баранов-архаров, всегда были излюбленным местом кочующих киргизов. Проезжая, мы встречали несколько колхозных становищ. Теперь, переправившись через Сарыджаз в ее верховье, мы направились к перевалу Тюз.
Горцев ехал за Орусбаем и сумрачно осматривал горы. Мне он признался в причинах своего дурного настроения.
— Ну что же это — едем, едем и ни одной дневки, язви его мухи. Вы все будете думать, что наврал я о себе. Я бы вам мяса достал побольше, чем от этих пяти баранов.