К заоблачному озеру
Шрифт:
— Будут еще дневки! — утешал я его. — Постреляете, Георгий Николаевич.
Он мрачно сплевывал и ничего на это не отвечал.
Жирные сурки, став на задние лапы, разглядывали наш караван и, пронзительным свистом подав сигнал тревоги, ныряли в норки. Этот тревожный сигнал передавался по цепи далеко вперед.
При нашем приближении мы видели сливающуюся с желто-зеленым фоном фигурку сторожа, который, свистнув свое «спасайся», мгновенно исчезал сам в норе.
Напрасно вы стали бы дожидаться у дверей вторичного появления хозяина. В то время как вы, затаив дыхание, сидите здесь с ружьем, какой-нибудь жирный кум вашего сурка с далекой горки прекрасно все видит своими зоркими глазами и, словно играя в «палочку-выручалочку», кричит: «Огонь, огонь! Не выходи!»
Долиной реки Тюз мы шли до самого перевала. Когда стемнело, расположились лагерем у подъема.
Завтра нам предстояло взять перевал Тюз и спуститься в долину Иныльчек.
Дров на Сарыджазе и Тюзе нет. Небольшого запаса арчи, привезенного нами с собой, хватило только на то, чтобы вскипятить чай.
Высота давала себя знать. Было холодно. Поужинав сухарями и консервами, все полезли в спальные мешки.
Опасный перевал
«Кто идет в горы — тот идет к своей матери».
Лошадей пригнали очень рано. Одна из них зацепилась ногой за оттяжку нашей палатки, и я проснулся в полной уверенности, что началось землетрясение.
Каждый из нас старался одеться потеплее — ведь предстоял подъем на 4100 метров.
Навьючив и оседлав лошадей, съели наспех по куску сыра с сухарем, запили его мутноватой водой из Тюз-су.
Несмотря на то, что у нас все было готово, Орусбай не трогался с места. Он посматривал то на небо, то на Сухорецкого, потом указал Акимхану на облака, выплывающие из-за перевала.
— Ну что там, Орусбай? — нетерпеливо спросил Сухорецкий.
— Буран! — коротко сказал Орусбай. — Я так думаю — лучше здесь подождать.
— Ерунда, обыкновенные облака, — Сухорецкий разглядывал перевал в бинокль. — Бери ребят, прокладывай дорогу, а я с вьючными лошадьми подтянусь вслед за вами.
Орусбай, что-то неодобрительно бормоча, сел на лошадь и, огрев камчой ни в чем неповинного Тюльпара, чертом выскочил на тропу.
Мы догнали его возле перевала.
Крутая тропа Тюза проходит среди острых камней над пропастью. Скрытая снегом, она может оказаться роковой для неосторожного путника.
Добраться до ледника было очень трудно. Медленно, шаг за шагом преодолевая крутой склон, поднимался Орусбай. Мы видели, как его конь, оступившись, барахтался в глубоком снегу.
Акимхан поехал вперед по следам, оставленным Орусбаем.
— Айда! — крикнул Сухорецкий. Караван стал подниматься в гору.
Скоро я увидел на снегу кровь — одна из лошадей поранила себе ногу. Алые пятна на сверкающем насте выглядели грозным предупреждением.
Орусбай оставил лошадь и шел, прощупывая тропу под снегом рукояткой камчи.
Снова выбравшись на тропу, он вернулся и повел за собой коня.
Метр за метром одолевали мы подъем. Пройдя шагов пятьдесят, Орусбай поворачивал в сторону, и наши следы тянулись к перевалу четким зигзагом.
Наконец, мы почувствовали под ногами лед. Верховые лошади пошли увереннее. Орусбай указал на синеватые полосы, видневшиеся на снегу, и что-то прокричал предостерегающее.
— Чего он? — спросил я у Горцева.
— Говорит, здесь трещины, осторожно…
Пронзительный крик Ошрахуна раздался в это время внизу. Одна из его вьючных лошадей упала и теперь билась, лежа на боку. Она не могла встать и сползала все ниже и ниже, туда, где ледник круто обрывался над пропастью.
Ошрахун, вцепившись в уздечку, удерживал ее изо всех сил, однако лошадь своей тяжестью увлекала его за собой.
Акимхан кинулся на помощь. Ему удалось схватить лошадь за хвост. Скольжение вниз остановилось, но поднять лошадь удалось не сразу. Сняли с нее вьюки, и только тогда измученное животное встало на ноги, дрожа от усталости и страха. Теперь уже несколько лошадей поранили себе ноги и бока о камни, предательски скрытые снегом.
Пришлось проводить по тропе каждую в отдельности. Не могу сказать, сколько времени ушло у нас на это. От усталости и волнения я ничего не замечал.
Единственное, что осталось у меня в памяти, это напряжение, с которым, вцепившись в хвост, я тащил лошадь под дикие крики «Тарт! Тарт» [8] , ругань Шекланова и команду Орусбая.
Передовые были на гребне, а задние все еще возились у конца ледника с вьючными лошадьми.
Николай Николаевич, подвязав коню повод, самоотверженно принялся помогать джигитам.
Солнце поднялось выше. Снег стал еще рыхлее, и мы выбивались из сил, стараясь поскорее переправить вьюки.
8
Тяни, тяни.
О предсказании Орусбая никто не вспоминал.
Наоборот, я еще подумал, как удачно, что хоть солнечный денек выпал нам на долю.
И в это время огромная туча, клубясь и раздуваясь, появилась откуда-то снизу и полезла на солнце.
Крики и понукания джигитов стали еще яростнее. Лошади, почуяв приближение опасности, рвались вверх из последних сил.
Ужасный ветер засвистел вдруг над нашими головами. Стремительно закружился снег. Он сыпался сверху, тучей поднимался с ледника. Очертания гор мгновенно растаяли в этом сумасшедшем вихре. С трудом удалось мне взобраться в седло.
Лошадь, понуро опустив голову, старалась повернуться задом к ветру. Я перетянул ее камчой и стал понукать, ободряя голосом.
Ресницы и борода покрылись льдом.
— Николай Николаевич! Загрубский! — закричал я изо всех сил. В ответ едва донесся далекий крик, заглушенный воем ветра. На глазах у меня были защитные очки. Стекла их залепило снегом.
Оставалось положиться на свою Шоколадину.
— Ну, давай, маленькая! Чу! Чу! Смелее! — упрашивал я ее. Низко опустив голову, лошадь брела медленным, осторожным шагом. Потом неожиданно остановилась.