К западу от Октября (сборник)
Шрифт:
Однажды у нее это вышло особенно удачно. Почему-то она решила уточнить, где именно он гонял на роликах, когда чуть не сбил с ног Уильяма Филдза [20] и попросил у того автограф. Филдз тогда подписал книгу, отдал ее обратно и процедил: «Держи, стервец!»
– Давай съездим туда, – предложила она.
В десять вечера они вышли из машины напротив студии «Парамаунт», и он, указав на тротуар рядом с воротами, сказал:
– Вот здесь это и произошло.
Тут она обняла его, поцеловала и нежно спросила:
20
Уильям Филдз – Уильям Клод Дюкенфилд (1880–1946) –
– А где ты сфотографировался с Марлен Дитрих [21] ?
Он перевел ее на другую сторону и остановился шагах в пятидесяти.
– Марлен стояла на этом самом месте, – сказал он, – в последних лучах солнца.
На этот раз поцелуй длился еще дольше, а месяц уже выплыл из темноты, как из шляпы неумелого фокусника, и залил светом улицу перед опустевшим зданием. Ее душа струилась к нему, будто из склоненной чаши, и он отпил, вернул чашу обратно и преисполнился радости.
21
Марлен Дитрих (Мария Магдалена фон Лош, 1901–1992) – немецкая, а с конца 1930-х гг. американская кинозвезда и певица.
– Ну хорошо, – тихонько сказала она, – а где ты видел Фреда Астера [22] в тысяча девятьсот тридцать пятом, Роналда Колмэна [23] в тридцать седьмом и Джин Харлоу [24] в тридцать шестом?
Они до полуночи объезжали эти места в разных концах Голливуда, подолгу стояли в темноте, она целовала его, и казалось, все это будет длиться вечно.
Так прошел первый год. В течение этого года они ежемесячно, а то и чаще, поднимались и спускались по той длинной лестнице, на полпути откупоривали бутылку шампанского и как-то раз сделали невероятное открытие.
22
Фред Астер (Фредерик Аустерлиц, 1899–1987) – выдающийся американский танцовщик и киноактер, снимался преимущественно в музыкальных комедиях.
23
Роналд Колмэн (1891–1958) – американский киноактер, уроженец Великобритании, создавший в американском кинематографе тип рафинированного британского джентльмена.
24
Джин Харлоу (Харлин Карпентьер, 1911–1937) – американская кинозвезда, эталонная платиновая блондинка; один из секс-символов Голливуда 1930-х гг.
– Наверно, все дело в наших губах, – сказал он. – До встречи с тобой я и думать не думал, что у меня есть губы. У тебя самые волшебные губы на свете: из-за этого мне начинает казаться, что и в моих есть какая-то магия. Ты до меня целовалась с кем-нибудь по-настоящему?
– Никогда!
– Я тоже. В жизни не задумывался, какие бывают губы.
– Твои – чудо, – сказала она. – Не утомляй их разговорами, лучше поцелуй меня.
Впрочем, к концу первого года обнаружилось кое-что еще. Он работал в рекламном агентстве и был привязан к одному месту. Она работала в бюро путешествий, и ее ждали служебные поездки по всему миру. Раньше они об этом как-то не думали. Осознание пришло как извержение Везувия: когда вулканическая пыль начала оседать, они внезапно поднялись среди ночи, переглянулись, и она еле слышно сказала:
– Прощай…
– Что? – переспросил он.
– Мне видится прощание, – сказала она.
Ему бросилось в глаза, что ее лицо затуманила печаль, но не такая, как у экранного Стэна, а ее собственная.
– Как у Хемингуэя в одном романе – ночью двое едут в машине и говорят: как нам хорошо было бы вместе, а сами знают, что все кончено [25] , – сказала она.
– Стэн, – проговорил он, – при чем тут роман Хемингуэя? Это же не конец света. Ты меня никогда не покинешь.
25
Как у Хемингуэя в одном романе – ночью двое едут в машине и говорят: как нам хорошо было бы вместе, а сами знают, что все кончено… – Имеется в виду финал вышедшего в 1926 г. романа Э. Хемингуэя (1898–1961) «И восходит солнце» («Фиеста»).
На самом деле это был вопрос, а не утверждение; она соскользнула с кровати, а он протер глаза и спросил:
– Что ты там ищешь?
– Дурачок, – сказала она, – я стою на коленях и прошу твоей руки. Женись на мне, Олли. Полетим вместе во Францию. Меня переводят в Париж. Нет, ничего не говори. Молчи. Совершенно излишне распространяться о том, что в этом году я буду зарабатывать нам на жизнь, а ты будешь писать великий американский роман…
– Но ведь… – начал он.
– У тебя есть портативная печатная машинка, бумага и я. Ну что, Олли, едем? Так уж и быть, жениться не обязательно, будем жить во грехе, но давай полетим вместе, прошу тебя.
– А вдруг через год все рухнет, и мы окажемся в западне?
– Да ты никак боишься, Олли? Не веришь в меня? В себя? Во что-то еще? Боже, почему мужчины все такие трусы, откуда, черт возьми, у вас такая щепетильность, почему вы не можете положиться на женщину? Слушай, у меня хорошая работа, поехали со мной. Я не могу оставить тебя здесь, ты упадешь с той проклятой лестницы. Но если ты меня вынудишь, я уеду одна. Мне нужно все сразу – и сейчас, а не завтра. Я имею в виду тебя, Париж, мою работу. Писать роман – дело долгое, но ты справишься. Итак, либо ты пишешь его здесь и клянешь судьбу, либо мы с тобой уезжаем далеко-далеко и снимаем каморку без лифта и горячей воды где-нибудь в Латинском квартале? Это все, что я могу тебе сказать, Олли. Первый раз в жизни делаю предложение руки и сердца, первый и последний – ужасно больно стоять на коленях. Ну как?
– У нас, кажется, уже был такой разговор? – спросил он.
– Раз десять за последний год, но ты меня не слушал, ты был глух.
– Не глух, а глуп. От любви.
– Даю тебе минуту, чтобы принять решение. Шестьдесят секунд. – Она посмотрела на часы.
– Встань с пола, – смущенно выдавил он.
– Если я это сделаю, то закрою за собой дверь и уйду навсегда, – сказала она. – Осталось сорок пять секунд, Олли.
– Стэн, – взмолился он.
– Тридцать. – Она следила глазами за стрелкой. – Двадцать. Я уже стою на одном колене. Десять. Начинаю подниматься. Пять. Время истекло.
Она выпрямилась в полный рост.
– Что на тебя нашло? – спросил он.
– Ничего, – сказала она. – Иду к дверям. Не знаю. Может, я слишком много об этом думала, но боялась себе признаться. Мы с тобой – необыкновенная, удивительная пара, Олли. Вряд ли есть в этом мире другая такая пара. Как ни крути, ни ты, ни я ничего похожего больше не найдем. Хотя, наверно, это самообман. Во всяком случае, с моей стороны. Но мне придется уехать, и ты волен поехать со мной, однако не можешь решиться или просто ничего не понимаешь. Вот, смотри, – она двинулась вперед, – я держусь за дверную ручку и…
– И?.. – тихо спросил он.
– У меня текут слезы, – ответила она.
Он хотел подняться, но она покачала головой:
– Нет, не надо. Если ты прикоснешься ко мне, я не выдержу, и все полетит к черту. Я ухожу. Но каждый год буду отмечать день примирения, или день прощения, называй как хочешь. Раз в год, в день и час нашей первой встречи, я буду подниматься по той же лестнице, где больше нет никакого пианино в ящике, и если ты тоже туда придешь, я смогу тебя похитить, или ты – меня, но не пытайся пустить мне пыль в глаза или облить презрением.