К. С. Петров-Водкин. Жизнь и творчество
Шрифт:
Если знакомство с Буровым и его школой для юного Петрова-Водкина, только что приехавшего из заштатного Хвалынска, было счастливой случайностью, подарком судьбы, то весь дальнейший его путь в искусство был делом глубоко прочувствованным, продуманным и осознанным. В этот период он впервые всерьез начал задумываться над проблемами социального неравенства, в нем проснулась гордость простолюдина. «Неужели, — записал он в своем дневнике, — Слава нашей Великой Родины должна принадлежать только из высшего круга аристократии? Не живем ли мы все неустанным трудом русского хлебодара…» [7]
7
РГАЛИ. Ф. 2010. Оп. 2. Ед. хр. 38. Л. 11–12.
Понятно, что подобные размышления шестнадцатилетнего юноши, имевшего за
Художественное образование в школе Бурова заключалась главным образом в последовательном копировании выбранных педагогом «образцов». Бесконечное копирование (за год Петровым-Водкиным было сделано около шестидесяти работ) не давало ученику ощущения новизны задач, поступательного развития художественного мастерства, чувства открытия, не могло ни научить полноценному решению изобразительных задач, ни создать насыщенную эмоциональную атмосферу занятий искусством.
Обучение в школе скорее ремеслу, чем мастерству, не могло полностью поглотить творческую активность молодого Петрова-Водкина, хотя он относился и к самому Бурову и к его методу преподавания с полным доверием и уважением. Напряженный процесс формирования личности, причем, как мы знаем, личности творческой, вел к тому, что уже в те годы Петров-Водкин начал заниматься литературой. Разумеется, нет ничего удивительного в том, что шестнадцатилетний юноша пробовал писать стихи и миниатюры в прозе. О складывавшемся характере, о высокой оценке собственных возможностей и в то же время об очень большой наивности говорят его попытки начать печататься, одна из которых привела к весьма невыигрышному для Петрова-Водкина отклику в прессе [8] . Раздвоенность между двумя видами творчества Петров-Водкин ощущал в течение всего периода становления, литературной деятельностью он занимался всю жизнь.
8
См.: Летопись. С. 203.
К тому моменту, когда после смерти Бурова в апреле 1895 года его ученикам пришлось решать свою дальнейшую судьбу, Кузьма Петров-Водкин твердо осознавал себя человеком искусства и мечтал о продолжении образования. Молодого художника не привлекала возможность стать ремесленником-вывесочником, участником оформительской артели, в которую сбивались в тот момент его соученики, выходцы из Хвалынска — В. Орехов [9] , В. Архипов и другие. Такую работу он принимал лишь как возможность временного заработка. Настоящей творческой деятельностью он считал в то время писание образов в церкви или делание картин-икон, копировавших известные репродукции.
9
Орехов Василий Федорович (1873–1942) — художник, археолог. В 1923–1942 работал в Хвалынском краеведческом музее. Он был женат на О. А. Радищевой. Его имя чаще, чем имена других учеников Бурова, встречается на страницах юношеского дневника Петрова-Водкина.
Полнейшая художественная неискушенность и неразвитость сочетались в молодом художнике с чрезвычайно высоким и патетическим представлением об искусстве и его целях. «Нет слов, — писал он в дневнике, — искусство я люблю всеми чувствами. И никакие предубеждения не заставят меня не верить в то, что есть еще неузнанная польза, не открытая, которую принесет живопись. Открыть эту тайну и стремятся все друг перед другом» [10] . От одной из учениц Бурова Петров-Водкин получает совет попробовать поступить «в Штиглицкое», то есть в Центральное училище технического рисования барона Штиглица.
10
Адаскина H. Л. «Автопортрет художника в юности». Дневник К. С. Петрова-Водкина 1890-х годов // Третьяковские чтения 2010–2011. Материалы отчетных научных конференций. М., 2012. С. 156.
Два
Вернувшись в Хвалынск, юноша обратился к привечавшей его в детстве А. С. Абакумовой с просьбой ходатайствовать перед ее петербургской родственницей Ю. И. Казариной о помещении его в Училище барона Штиглица. 7 мая состоялось знакомство Петрова-Водкина с Казариной, ее мужем М. М. Казариным и петербургским архитектором Р. Ф. Мельцером [11] , которым он показал свои работы.
11
Казарина Юлия Ивановна (?–1912), жена хвалынского купца, меценатка, жила в Петербурге. Мельцер Роман Федорович (Роберт Фридрих, 1860–1943), активно работавший петербургский архитектор. После 1918 жил за рубежом. См.: Летопись. С. 204.
Выбранный Петровым-Водкиным путь — обращение за помощью к меценатам — не случаен, скорее даже закономерен, учитывая обстоятельства жизни его семьи, однако переживал он свое решение очень тяжело. В ожидании поездки в Петербург в его душе спорили противоположные чувства: уязвленная гордость и детская радость от того, что все так хорошо устраивается, что есть настоящая помощь, поддержка. В дальнейшем, уже в Петербурге, и даже еще позднее — в Москве, в нем то и дело поднималось раздражение от сознания своей зависимости, обязательств, необходимости считаться с чужой волей, направляющей его жизнь. Но более прочным было чувство глубокого уважения и благодарности и к Ю. И. Казариной, и особенно к Р. Ф. Мельцеру, перешедшее в глубокую и искреннюю дружбу.
Мельцер в течение тринадцати лет, начиная с первых дней Петрова-Водкина в Петербурге в августе 1895 года и до вступления его в русскую художественную жизнь в 1908 году, как художник и как старший заинтересованный друг играл в его судьбе важнейшую роль воспитателя.
Петров-Водкин попал в Петербург с абсолютно неустоявшимся художественным вкусом, без определенных художественных критериев. Его равно восхищали и великие произведения мирового и русского искусства и вещи вполне случайные, проходные. Он жадно поглощал все доступные ему художественные впечатления. Поступив в Училище технического рисования барона Штиглица, юноша с азартом и вдохновением, не дожидаясь программных сроков, осваивал материалы по истории мировой художественной культуры в библиотеке и музее. Самоучкой он начал играть на фортепиано, а позднее брал уроки игры на скрипке. Медленнее, чем художественное становление, шло общественное, гражданское развитие молодого Петрова-Водкина. Его равно вдохновляли впечатления самого разного плана: «Несчастные вольнодумцы, томящиеся в Петропавловской крепости» и погибшая здесь «ужасной смертью… невинная… княжна Тараканова» и события противоположной монархической окраски — такие как посещение императорской семьей церемонии открытия музея при Училище или праздник в Петербурге по случаю приезда Фридриха Гаспара Австрийского и т. п.
Училище Штиглица стало первой серьезной профессиональной школой Петрова-Водкина. Из его писем, а также из автобиографической повести «Пространство Эвклида» мы знаем о резком неприятии юным художником культивировавшихся здесь сухости рисунка и монохромного графизма. Уже 16 октября 1895 года он записал в дневнике: «Я жестоко ошибся. Штиглицкой разочаровался. Вот вместо прежней свободной работы в такую рутину, а милых красок совсем не вижу…» [12] Юноша демонстрирует желание отстоять творческую независимость. Он осознает, что его призвание не художественное ремесло, прикладное или оформительское искусство (в нормах, принятых в Училище), но станковое творчество художника-живописца.
12
Адаскина H. Л. «Автопортрет художника в юности»… С. 163.
О педантичном стиле обучения вспоминал впоследствии выпускник Училища известный художник А. А. Рылов, в целом весьма положительно относившийся к его педагогическим устоям: «Порядок был также в самом методе преподавания и в выполнении учениками заданий. Бумага должна была быть у всех одинаковая, карандаши тоже. Рисовать углем растушевкой и размазывать не разрешалось, способ тушевки у всех был одинаковый. Нельзя было тушевать не проверенный строго рисунок» [13] и т. д.
13
Рылов А. Воспоминания. М., 1954. С. 30.