Кабинет доктора Ленга
Шрифт:
– Отлично. Предавайтесь своим заботам.
Слабый, мимолетный намек на улыбку.
– А теперь, пока ужин еще не готов, не вернуться ли нам в библиотеку, чтобы преклониться перед алтарем абсента, хотя он может превратить нас в своих верных прислужников?
Ференц отступил на шаг:
– Ведите.
34
8 декабря 1880 года, суббота
Г. П. Манк посмотрел на испачканный рукав сюртука, оторвал кусок плоти, прилипшей к ткани, и отбросил в сторону, пробормотав проклятие на родном черкесском языке. Затем снова ухватился грубыми ладонями за ручки деревянной тачки. Лежавший в ней сверток был не очень тяжелым, максимум – шесть стоунов [65] .
65
Стоун равен примерно 6,4 кг.
Он повез тачку по сырым коридорам. Деревянные колеса скрипели при каждом обороте. Чахлый желтоватый свет оплывших факелов в кованых железных держателях, установленных через равные промежутки, выхватывал потеки селитры, черную плесень и влажные пятна на кирпичных стенах. Тоннели пролегали под грязным переулком, известным как Кау-Бей. Прежде здесь располагалась подземная насосная станция, восходившая ко временам Коллект-Понд [66] и первых голландских поселенцев. Год назад станцию закрыли, вход в нее замуровали; профессор сказал, что это большая удача для них. Потом он велел Манку пробить дыру в задней стене заброшенного тоннеля, когда-то служившего для подачи угля в дом наверху – Кабинет природных диковин и иных редкостей Шоттама, популярный музей всевозможных странностей и причуд. Пролом открывал доступ к лабиринту служебных тоннелей, проходов и мостков старой насосной станции, ныне изолированной от всего мира. После этого Манк помог профессору перенести лабораторию и операционную с третьего этажа Кабинета диковин Шоттама в заново пригодившиеся тоннели.
66
Коллект-Понд – водоем в Нижнем Манхэттене, засыпанный в начале XIX века. Со временем на его месте возникли трущобы Файв-Пойнтс.
Он медленно повернул за угол. Стая пауков разбежалась во все стороны, пуговки их глаз светились на темной стене. Манк толкал тачку, не обращая на них внимания. За последним поворотом начинался короткий коридор: Манк прорыл его, чтобы соединить старый угольный тоннель с насосной станцией, и выложил кирпичом стены и свод. Угольный тоннель некогда вел в котельную Кабинета Шоттама. Манк взял факел, лежавший на краю тачки, зажег его от последнего факела в тоннеле и поднял над головой. Пламя осветило прямой проход с кирпично-каменным сводчатым потолком, по всей длине заваленный глыбами угля. По обеим сторонам тоннеля располагались ниши шириной в три фута и высотой в пять, половина их была кое-как заложена кирпичом. На стенах поблескивала вода, слышался слабый, неравномерный перезвон падавших капель. И больше ни звука.
Манк сделал еще шаг, одной рукой толкая тачку, а другой держа факел, и остановился возле незаложенной ниши. Рядом, на полу, были стопка кирпичей, ведро с водой, корыто для приготовления раствора, джутовый мешок с цементом, мастерок и мотыга.
Вытянув факел перед собой, Манк осветил нишу. Там лежали два тела, завернутые в хирургические простыни, которые задубели от высохших пятен. Крысы, как обычно, уже добрались до них и прогрызли простыни в нескольких местах. Кусок ткани отпал, открыв полуразложившуюся руку. Багровая плоть отделилась от костей. Запястье все еще обвивал клочок полусгнившего кружева.
Манк вставил факел в держатель, привинченный к кирпичной стене, наклонился к бочке и осторожно, чтобы снова не замарать рукава, вытащил сверток и затолкал в нишу. Край ткани развернулся, показалась голова с разметавшимися волосами – длинными, каштанового цвета. Выругавшись вполголоса, Манк просунул останки дальше в нишу, заново обернул их простыней и сделал последний толчок, вбивая тело между другими.
Он дотошно осмотрел рукава и манжеты, убеждаясь, что не испачкал их плотью и жижей. Затем опустился на колени, взял мешок, высыпал в корыто нужное количество цемента, добавил воды и принялся размешивать раствор мотыгой. Обмазав свежеприготовленным раствором дно ниши, он уложил ряд кирпичей, добавил раствора в стыки и постучал сверху ручкой мастерка. Еще один слой цемента и кирпичей, потом еще один, и вскоре альков был надежно заложен: его содержимое скрылось в вечной темноте.
Манк медленно поднялся, взял факел со стены и покатил обратно пустую тачку – скрип, скрип, скрип – через лабиринт тоннелей, к операционной, готовясь забрать следующий сверток: он прекрасно знал, что долго ждать не придется.
35
Девятилетняя Констанс сидела на подоконнике своей спальни на втором этаже и смотрела в высокое окно. Для живших здесь людей, таких как кухарка миссис Пейлгуд или учитель мистер Мозли, это был «дом», а для Констанс – дворец.
Но дворец не место для девочки вроде нее. Она помнила время, когда папа и мама еще были живы, когда у них была еда и тепло от плиты, а в их маленькой, меньше этой комнаты, квартире пахло вареной капустой и папа, чумазый после работы в порту, терпеливо показывал им карточные фокусы, учил языку глухонемых и чревовещанию. То была маленькая, скромная квартира. Дворцы Констанс видела в книжке со сказками, которую читал им папа: заляпанной, с оторванной обложкой, но полной волшебства. Она помнила каждую страницу. На тридцать седьмой был нарисован белый замок на холме, он сверкал, как бриллиант, над крышей развевались знамена. На сорок четвертой был рыцарь верхом на коне, а на семьдесят второй – страшная старая ведьма, задумавшая сварить и съесть Гензеля и Гретель.
Потом папа умер, и им пришлось переехать. Новое жилье было тесным, темным и очень холодным, и один человек забрал книжку, вырвал страницы и сжег их в плите. А Констанс смотрела, как они сгорают, одна за другой. Потом мама утонула, и Мэри отвела ее и Джо в пыльную каморку под лестницей, по которой поднимались и спускались шатающиеся мужчины и крикливые женщины и бегали крысы. Днем Мэри уходила, а они с Джо прятались, пока сестра не возвращалась вечером, принося немного еды.
Но даже это длилось недолго. Мэри забрали, Джо пропал, и Констанс осталась одна. Ее сердце испуганно билось в маленькой груди, она рылась в отбросах, пытаясь отыскать то, что можно съесть или надеть, терпеливо снося тычки, проклятия и ругань, сыпавшиеся, когда она старалась поскорей убраться с дороги: «оборванка», «помоечница», «проклятая мелкая бродяжка».
«Лучше бы ты бросилась в реку, как твоя мамаша, и избавила мир от лишнего рта», – сказала ей однажды беззубая женщина с мерзкой ухмылкой.
Но мама прыгнула в реку не нарочно. Это ужасное вранье. Констанс не поняла, зачем беззубая женщина так сказала.
Мэри увели в большое кирпичное здание и заперли там. Но Констанс все равно видела сестру каждый вечер и получала от нее немного еды и слова утешения. По ночам, когда живот сводило от голода так, что Констанс не могла уснуть, а скользкие кирпичи в ее укромном уголке не хотели давать тепла, она вылезала на улицу и пробиралась к темному пирсу, куда однажды подняли сеть с попавшей туда мамой, совсем мокрой – с одежды капала вода, волосы облепили лицо, словно черные водоросли. Констанс стояла там и пыталась понять, почему Бог оставил ее в этом месте и что она должна сделать, чтобы все исправить…
А потом произошло это. Сидя на подоконнике, она в который уже раз удивленно разглядывала свою комнату: кружева над кроватью настоящей принцессы с горой подушек, выстроенные на полке игрушки, цветы на окне, музыкальная шкатулка на столике. Еще здесь было много еды: жареная курица с яблоками, сосиски с картошкой, сочные, толстые куски вареной ветчины, мягкий теплый хлеб с тающим сливочным маслом, мороженое, пирожки, вишня в сахаре и шоколадки.
Но лучше всего было снова увидеть Джо. Вот только Джо был недоволен. Он не верил, что эта добрая женщина – его настоящая тетя. Слишком уж все выходило хорошо, чтобы быть правдой. Он боялся, как бы не случилось чего-нибудь плохого. Слушая его, Констанс и сама задумалась: не откармливают ли их, чтобы потом сварить и съесть, как Гензеля с Гретель?