Кабинет доктора Ленга
Шрифт:
Хотя что плохого с ними может случиться? Женщина и правда похожа на герцогиню, а это ведь почти принцесса, и потом, она такая добрая. Герцогиня откуда-то знала прозвище Констанс и звала ее Белкой. Белка! Такое прозвище дал ей папа, он объяснил, что это слово подходит для кого-нибудь маленького, красивого и хитрого. Герцогиня хотела, чтобы Констанс и Джо называли ее тетей. Джо упрямился, а Констанс попробовала. Она старалась быть хорошей девочкой, заслуживающей все это, пусть и была на самом деле всего лишь неблагодарной, грязной, ни на что не годной оборвашкой.
Вспомнилось, как тетя Ливия схватила ее, уложила в карету и накрыла плотным бобровым пледом. Это была настоящая карета с мягкими сиденьями, фонарями, лошадью и кучером. На мгновение она испугалась, что ее увезут в плохое место… и что она в последний раз ощущает тепло перед ужасной неизвестностью.
Но прошло уже два дня. Она приехала в этот дом
67
«Джек и Джилл» – ванная комната с двумя дверями, ведущими в разные спальни. Получила название по английской детской песенке.
Белка не знала, сможет ли когда-нибудь почувствовать себя здесь как дома. Комната была такой большой и теплой, а покрывало на постели – таким мягким, что девочка не решалась заснуть, боясь, что может провалиться сквозь кровать и очнуться на улице, на холодных, мокрых камнях, и окажется, что все это ей приснилось. Она старалась ходить как можно тише, ничего не ломать и говорить, только когда к ней обращаются, – одним словом, быть хорошей девочкой, насколько это возможно для оборвашки, чтобы никогда, ни за что не вернуться в то ужасное место.
Опасаясь спугнуть сидевшую на подоконнике девочку, «тетя Ливия», герцогиня Иглабронз, неподвижно стояла на ковре коридора, глядя сквозь приоткрытую дверь спальни. Она поняла, что очарована, даже одержима этим ребенком. Чувства, которые испытывала Констанс, глядя на маленькую себя или называя ее давно забытым прозвищем, когда-то принадлежавшим ей самой, были слишком необычными и невыразимыми. Как можно их осмыслить при отсутствии аналогов и прецедентов? Она вспомнила, как Лавкрафт описывал ощущения от встречи с чем-то по-настоящему уникальным: «острые и сложные» [68] . Это описание всегда казалось ей недостаточным. Но сейчас, при встрече с самой собой, встрече, которую определенно можно было назвать уникальной, она не могла придумать ничего лучше. Наблюдать за тем, как ее маленькая ипостась проводит день – сидит на подоконнике, погруженная в раздумья, возится с новыми игрушками, шепчется с братом Джо, уплетает обед, молится перед сном, – это были переживания, не облекаемые в слова.
68
«Хребты безумия». Перевод В. Бернацкой.
Вместо них в голову приходило нечто совершенно нежелательное: внезапный поток мрачных воспоминаний, когда-то безжалостно запертых в глубине сознания, а теперь поднявшихся на поверхность с такой мощью, что сопротивляться им было невозможно. Речь шла в особенности о трех самых мучительных, ужасных днях – эти даты навечно отпечатались в ее памяти.
Доктор Енох Ленг, 19 июня 1881 года: «Идем, дитя, эта Миссия – неподходящее место для такой юной сиротки, как ты. Я врач. Давай я отвезу тебя туда, где о тебе будут заботиться и вылечат твои болезни. Я понимаю, что тебе страшно. Но прошу тебя, не беспокойся. Не нужно противиться, честное слово…»
Ленг, 13 октября 1935 года: «Дитя мое, ну конечно же, это совсем другое! Ну да, после первой инъекции можно ожидать некоторой вялости. Мое усовершенствованное средство имеет, помимо всего прочего, признаки синтетических опиатов, но ты сама увидишь, что, хотя формула совершенно иная, а изготавливать его намного проще, пользы ровно столько же…»
Ленг, 7 января 1951 года: «Глупая, взбалмошная, неблагодарная девчонка! После всего доброго, что я для тебя сделал: взял под свою опеку, обращался с тобой как с родной дочерью, открыл доступ к книгам, инструментам и картинам, бесчисленность которых не в силах объять даже твой разум… ты обвиняешь меня в том, что я много лет назад использовал тебя как подопытную свинку! Пусть в своих бесконечных блужданиях по подземельям ты случайно наткнулась на кое-какие бумаги – разве от этого ты поймешь, что я для тебя сделал и почему? Я скажу тебе так: если ты откажешься принимать эликсир, если ты самовольно отбросишь цветы юности ради подкрадывающейся старости и в конечном итоге ради могильных червей и праха, ты не только принесешь в жертву бесценный интеллект, отточенный десятилетиями обучения под моим внимательным руководством, но и сделаешь так, что гибель твоей сестры окажется напрасной. Правда такова: в своем неведении ты называешь себя подопытной свинкой, но это Мэри погибла ради того, чтобы ты могла жить. Твоя сестра, Мэри Грин, умерла в моей лаборатории ровно семьдесят лет назад, в результате вивисекции, наконец-то открывшей мне последнюю тайну арканума [69] , а тебе позволила наслаждаться жизнью разума даже не десятилетиями, но веками. Вот так! Я понимаю твое потрясение, но винить ты можешь только себя. Разумеется, я не собирался посвящать тебя в эти подробности. Но когда ты справишься с волнением, подумай вот о чем: если ты откажешься принимать арканум, то пожертвуешь всем, ради чего погибла твоя сестра Мэри. Мэри Грин, которая приняла смерть не только за твои грехи, но и ради самой твоей жизни…»
69
Средневековые алхимики арканумом, в частности, называли одну из своих главных целей – эликсир жизни.
Отступив от двери, Констанс подняла руку в попытке сдержать вздох, вызванный этими непрошеными воспоминаниями. Она настолько увлеклась своими планами, так радовалась их удачному выполнению, что ослабила собственную защиту. Нужно укрепить себя духовно и отрешиться от мучительного прошлого с помощью тонг-па-ньид [70] , техники медитации, которую преподал ей Пендергаст.
«Пендергаст…» Мысли о нем, воспоминания о его глазах, медовом голосе, дыхании, ласкающем ухо… Все это тоже необходимо было подавить, безжалостно и решительно. Дрожа от внутреннего напряжения, Констанс убеждала себя, что все это осталось в другом мире, другом времени: всего лишь слабые электрические искры в мозговых клетках, ровным счетом ничего не значащие.
70
Тонг-па-ньид – одно из ключевых понятий буддизма, указывающее на отсутствие абсолютной реальности.
Перед уходом она еще раз посмотрела на девочку, и ее осенило: когда Констанс схватила свою маленькую тень и увезла в этот дом, она создала необратимую временную развилку. До этого мгновения Констанс из 1880 года и Констанс из двадцать первого века имели одинаковые воспоминания и были, по сути, одним человеком. Но теперь у девочки, сидевшей на подоконнике и смотревшей на внутренний двор, началась особая жизнь, неведомая Констанс, не поддававшаяся предсказаниям. А ужасные воспоминания о докторе Ленге, только что нахлынувшие, теперь принадлежали ей одной.
И Констанс поблагодарила Бога вселенной за то, что они никогда не станут воспоминаниями этой маленькой девочки.
36
9 декабря 1880 года, воскресенье
– Карета подана, мэм.
– Давно пора.
Карлотта Виктория Кэбот-Флинт тяжело поднялась с кресла, степенно прошла в переднюю и позволила горничной облачить свое дородное тело в бобровую шубу.
– Эй, осторожнее! – гаркнула она на горничную, пытавшуюся задвинуть рукава на место. – Я тебе не какой-нибудь грузчик вроде тех, с кем ты путаешься по выходным!
В надлежащее время она вышла из парадной двери, и ее проводили по ступенькам особняка на Пятой авеню к стоявшему у тротуара экипажу. Кучер Уильямс открыл дверцу и вместе с горничной помог миссис Кэбот-Флинт забраться в салон. Она остановилась и с подозрением провела пальцем по сверкающей дверце из эбенового дерева. В обязанности Уильямса входило следить за чистотой кареты, когда бы та ни понадобилась, несмотря на грязь, лед и отбросы на дорогах.
Как только хозяйка разместилась внутри, Уильямс взобрался на козлы, и экипаж рванул с места, как быстроногий заяц. Миссис Кэбот-Флинт раздраженно постучала в переднее окно перламутровой тростью. Неужели этот растяпа не может запомнить, что у нее пошаливает печень и врач рекомендовал избегать резких движений? По правде говоря, именно о печени он, возможно, и не упоминал, но миссис Кэбот-Флинт знала, что этот орган особенно чувствителен у женщин ее возраста и комплекции.