Кабул на военном положении
Шрифт:
Откуда-то из угла она достала старый побитый чайник и еще один стакан.
– Хотите чаю? К сожалению, сахара нет.
Малко принял приглашение и отхлебнул горького напитка. Биби Гур глядела на него во все глаза.
– Вы добирались самолетом?
– Да. Официально я журналист.
– Опасно было иметь при себе эту фотографию, – заметила она. – Если бы люди ХАДа нашли ее, вас арестовали бы и пытали, пока вы не выдали бы им мое убежище... Они замучили всех моих родных, изуродовав их прежде до неузнаваемости.
– Только так я мог рассеять ваши сомнения, – возразил ей Малко. – Никто не мог известить вас о моем появлении.
–
Не кто иной, как нынешний президент Наджибулла, вводил эти порядки между 1980 и 1985 годом. Даже восточногерманские офицеры, основавшие ХАД, не имеют доступа в некоторые допросные отделения. В частности, в 7-е отделение, поблизости от дороги в аэропорт. Там творятся страшные зверства.
– Судя по всему, вы прекрасно осведомлены, – заметил Малко.
Биби Гур вытянула перед собой левую руку. На всех пальцах, кроме большого, недоставало но одному суставу! Точно отрезано бритвой. Женщина живо отдернула руку и спрятала ее под одеждой, словно стыдясь...
– Это их работа... Я была стюардессой на линиях "Арианы". Когда русские захватили Афганистан, я вместе с товарищами по университету ушла в Сопротивление, – иначе и быть не могло, в ту пору мы были еще очень плохо организованы. Однажды приехавший из Пешавара друг передал мне пачку антисоветских листовок. Такие листовки мы называем "шабнаме" – ночные письма. Я пошла на Базар и там раздавала их. Меня выследили и арестовали лазутчики ХАДа. Потом привезли на виллу, принадлежавшую когда-то Варилю Акбару Хану, богатому торговцу, бежавшему из страны, где было устроено тайное допросное отделение. Меня избивали, насиловали, пытали электричеством, жгли пальцы каленым железом. За меня заступились летчики, нуждавшиеся в моих услугах. Тогда решили отпустить меня без суда. Но старший палач сказал, что меня нужно проучить так, чтобы мне было впредь неповадно раздавать "шабнаме". Мне прижали руку к столу и кто-то из его подручных обрубил мне пальцы станочком для обрезания бумаги. Я потеряла сознание и пришла в себя в военном госпитале Шар-и-Нау.
– Какой ужас! – воскликнул Малко.
Биби Гур покачала головой.
– Дальше – больше. Я перестала распространять "шабнаме", зато собственноручно убила несколько русских и агентов ХАДа, одного офицера из Восточной Германии и одного из Сарандой [17] , отличавшегося особой жестокостью. Но я живу в страхе, что меня снова схватят. ХАД назначил награду за мою голову. Всякий, кто приближается ко мне, подвергается смертельной опасности. В том числе и вы.
17
Жандармерия.
– Понимаю, – сказал Малко. – Я искал встречи с вами, потому что выполняю задание ЦРУ. Если все будет в порядке, я улечу так же просто, как прилетел. Но если возникнут сложности, располагаете ли вы возможностью переправить меня за границу?
Она кивнула.
– В принципе, да. Наши люди находятся в двадцати километрах от Кабула, в том месте, где дорога на Джелалабад выходит из ущелий Баграни. Но добираться туда крайне опасно. Всюду на дорогах проверки. Я сама никак не решусь проведать их. Но какие у вас дела в Кабуле?
– Я должен встретиться с одним из военачальников сопротивления, переметнувшихся к коммунистам, и уговорить его вернуться.
– Кто же он?
– Селим Хан.
– Селим Хан? Этот мерзавец? – не сдержалась Биби Гур. – Нет, американцы положительно сошли с ума! Это же ловушка! Он тесно связан с Советским Союзом и правительством Наджибуллы.
– Знаю, – возразил Малко. – Но он, похоже, замышляет новую измену.
Биби Гур сочувственно посмотрела на Малко.
– Да он водит вас за нос! И вполне понятно почему. Он примкнул к коммунистам просто потому, что деваться ему было некуда. Он покинул поле боя и все деньги, которые давали ему американцы, тратил на кутежи. Он умыкал женщин и насиловал их, а солдатское жалованье клал себе в карман. За его голову назначена награда. Теперь уже он не может уйти из Кабула и вернуться к своему племени. Его соперник, фундаменталист Гульбуддин, поклялся обшить его свиной шкурой и заживо зарыть в землю. Без правительства Наджибуллы его не было бы уже в живых. Это наркоман, растленный сластолюбец, убийца-психопат...
Глаза Биби Гур пылали. Сомнение все глубже проникало в дуну Малко. Он, безусловно, верил этой женщине, которую видел впервые. В ней чувствовалось нравственное здоровье, целеустремленность и большая трезвость суждений. Это был уже второй человек, заставлявший его усомниться в достоинствах Селима Хана. Неужто и на сей раз ЦРУ попало впросак?.. Ему вспомнилось, как упорно военный вождь домогался платы за измену.
А вдруг его водят за нос?
– Я буду осторожен, – пообещал он.
– Главное, никогда не упоминайте меня в разговоре, – умоляла она. – В обмен на власть или деньги он продаст кого угодно. Он из тех, кто всегда держит нос но ветру.
– Можете быть совершенно спокойны, – уверял ее Малко. – Но как быть, если возникнет необходимость увидеться с вами?
– Приходите к Хаджу Халаху. Но только в случае крайней необходимости. Вас могут выследить хадовские ищейки, а мне не хотелось бы подвергнуть столь грозной опасности готовящееся дело.
– Что за дело?
– Ряд нападений на военные объекты в городе. Люди должны знать, что и в Кабуле действуют борцы сопротивления. Мы будем оставлять заминированные автомашины в разных местах стратегического значения.
– Вы попытаетесь убить Наджибуллу?
На губах Биби Гур появилась холодная, жестокая улыбка.
– Это моя заветная, но, к сожалению, неосуществимая мечта. Президентский дворец – настоящая крепость. Да и не часто он проводит в нем ночь. Его окружает горстка преданных ему людей, – старые хадовцы, настолько запятнавшие себя кровью, что не могут изменить ему... Он лично принимал на службу офицеров из Восточной Германии, которые руководят ХАДом. От них он знает обо всем. Когда в пятницу он идет в мечеть, его охраняют пятьдесят убийц. Мы действуем и по другим направлениям: не только оставлять минированные автомобили, но и карать главных предателей, тех, кто обрекал на смерть соотечественников ради квартиры в Микрорайоне.