Качиакта

Перед глазами путника стоял образ, дорогой его сердцу и до гробовой доски милый ему. Достаточно на секунду замедлить шаг и прикрыть глаза – и она, вся перед ним, маленькая, тридцатилетняя красавица, блондинка от рождения. Нет, не жена, не любовница, не знакомая… А вот его доченька, которой он отдал всю свою жизнь, и ни разу не пожалел об этом. Анна, Анюта, Аннушка, Анечка, Аня…

Правда, злые языки, не иной раз, вешали на неё всех собак, говорили, что заносчивая и… злая. За что же такую, милую и хорошую упрекать в том, в чём она не грешна? Да, конечно же, немного Аня была горделива, спесива, самонадеянна… Но, скорей

всего, потому, что знала себе цену. Поэтому к окружающим, к тем, от кого не имела ни какой пользы, относилась высокомерно, с гонором. Ему, отцу, приходилось часто защищать свою доченьку от таких вот оскорбительных нападок, даже физически. Умел пока.

Теперь же он остался один. Точнее, один на один с огромным и неуютным миром, который смотрел на него, как, почти что, на муравья, на букашку. А как ещё смотреть теперь было окружающим-то людям на него, Прохорова? Но для них, кто его, вроде и понимал и, будто бы, сочувствовал, подобное событие являлось ординарным явлением. Ни он первый, ни он последний…

Чего уж там греха таить, в России по всяким разным причинам бездомных, нищих, бродяг, бичей и бомжей ныне становится всё больше и больше. Не простых потерянных людей, а превращающихся в невидимок. Потому, что когда они становятся таковыми, их уже никто не видит… в упор, не замечает. Их просто нет потому, что… быть не может. Не должно быть – точка! Но ведь они есть. И если бы их насчитывалась, всего лишь несколько сотен тысяч, а то ведь несколько миллионов. Статистика, правда, противоречива, но… как есть, так и есть. Всё новые и новые страдальцы по разным причинам пополняют ряды бомжей, в буквальном смысле слова, лишних людей, которые или просто устали бороться за своё существование, или не привыкли к такому, не виданному и не очень понятному для них социальному раскладу.

Пусть мир людей разделился ныне в России на счастливых и невезучих. Пусть! «Но зачем же бороться за собственное существование, когда надо просто жить?». И всё! Радуйся солнечному свету, если он есть. Когда же и светило не ласкает лики человеческие приветливыми лучами, то стоит довольствоваться тем, что имеется. Да и не по-божески получается – бороться. Ведь сопротивление и даже заступничество за ближнего и дальнего – уже, получается, грех, ибо кто-то будет непременно побеждён тобой. Возможно, им окажется и самый близкий для тебя человек, причём, ни в чём не повинный.

По железнодорожному полотну, октябрьской осенью, уже не молодой бродяга шёл с тяжёлым и уже изрядно потёртым рюкзаком за плечами на Восток России новоявленный бомж Прохоров. В вечерней мгле, в бича, обросшего густой рыжей бородой, разгулявшийся и озверевший таёжный ураган безжалостно швырял не пригоршни, а цветистые охапки кленовых листьев. Идущий слышал, как трещали стволы деревьев, а некоторые из них падали недалеко от насыпи, покорно и безропотно переходя в мир иной. У них, у деревьев, тоже есть свой рай и ад, и грешны они… по-своему. Но то ведомо, в данном случае, только им, представителям не только флоры. Они, вероятней всего, тоже разумны и, по-своему, счастливы и не совсем. Скорей всего, и фауна от неё он отстаёт.

Сырой, невидимый, мощный, безжалостный ветер не стонал, не рычал, он надрывно выл в телеграфных проводах, которые были протянуты от деревянного столба к точно такому же столбу. Они уже ни одно десятилетие стоят здесь, по обеим сторонам Восточносибирской железнодорожной магистрали. И как обычно, есть два пути: один – вперёд, в будущее; а другой назад, в прошлое. Но чаще всего, у бродяг к минувшему все пути отрезаны раз и навсегда. И они, изгои не

только родных и близких своих, но и единого человеческого общества, всех времён и народов, понимают, что перемен к лучшему не ожидается. Да и большинству из них и не нужны всякие и разные перемены. Ни к чему себя баловать и злить остальных.

А столбы телеграфные не просто стояли, а наблюдали за тем, сколько и когда пройдёт по шпалам новоиспечённых путешественников, ставших таковыми по воле злого рока, из былой уютной обители в совершенно новый и непредсказуемый мир опасностей, тревог, неверия и полных разочарований и огорчений в их никчемной жизни. Сказать, что мир жесток, вместе с его «рулевыми», чинушами и ворами в законе, по судьбе и по жизни – это ничего не сказать. Поэтому Захар Алексеевич Прохоров и чаще всего в дороге не подавал голоса – не бормотал ничего себе под нос, ни на кого не роптал, и даже не пел. Он угрюмо шёл туда, на Восток, где его никто и нигде не ждал. И путь свой тяжкий путь из небольшого западного города России Луговск он начал ещё в мае, ибо знал, что зимой нелегко будет продвигаться в сторону Великого Тихого океана.

Почему он шёл именно туда, для него оставалось загадкой, непостижимой тайной, которую он и не брался, не пытался раскрыть. Зачем себе голову ломать? Надо идти – вот и всё! А то именно, что осталось навсегда за его спиной, уже не принадлежит ему, а лишь памяти его, горячей, обожжённой невзгодами, обидами и полным недоумением по поводу того, что произошло с ним.

Ветер усиливался, поэтому шагать по шпалам становилось всё тяжелее и тяжелее. Рваные штаны и штормовка пузырились на Прохорове так, как будто паруса фрегата, помятого безжалостным штормом. Что касается кепки, то она давно уже была сорвана вихревым потоком и унесена в один из глубоких оврагов, в самую низину горного участка железной дороги.

Путник, то и дело сходил с железнодорожного пути на край гравийных скатов чугунной дороги, пропуская встречные и попутные поезда – грузовые, и пассажирские. Товарных проходило больше. Они нужны были тем, кто от имени не условного, а конкретного народа, продолжал грабить страну и за так продавал по бросовым ценам всё то, что ещё осталось на земле России и в её недрах. Дано же благословление «свыше» избранным «предпринимателям». Так почему бы ни снять последнюю шкуру с таких вот бичей, как Прохоров.

Во все века разбойникам на больших дорогах приходилось зачастую грабить и нищих. Такое действо обязательно, уже только для того необходимо, чтобы утвердиться им, «радетелям за свободу народа» в данной жизни на… пятьсот лет вперёд. Правда, так не бывает, особенно, в России. Такой вот суровой ментальности страна. Каждая сестрёжка получает по серёжке… Пусть не сразу, но получает. Утверждаясь, хищник, чаще всего умело прячет собственную волчью пасть и окровавленные клыки если не под овечьей маской, то под «благими намерениями», смешными, нелепыми и… дикими.

Всё для бандитов происходит, как нельзя, лучше. Они напялили «законодательно», на полных лохов, на овец этакие… образные волчьи шкуры. Впрочем, подобных, «прикидов» самых натуральных, настоящих хищников довольно много осталось на поруганной земле (и в ней) после бандитских разборок, и вот теперь «мелкие, простые людишки», потерявшие самые элементарные права… щеголяют в таких шкурах. Они – не лояльные граждане и даже… экстремисты. А вот те, кто вгоняет в гроб не сотни, а многие миллионы людей, белые и пушистые. Полномочным представителям голи перекатной даже кажется, что они свободны, когда критикуют поступки какого-нибудь важного господина из бывших… товарищей или зоновских граждан.