Кафе на вулкане. Культурная жизнь Берлина между двумя войнами
Шрифт:
Берлин, новый центр журналистики немецкого мира, привлекал лучших представителей цеха. Рот был одним из них. Вскоре он стал сотрудничать с культурными разделами таких изданий, как Berliner Borsen-Courier, Neue Berliner Zeitung, Berliner Tageblatt и Vorwarts. Рот писал газетные подвалы о повседневной жизни Берлина, о том, что наблюдал в Шарлоттенбурге и районах, где теснились бедные евреи, прибывающие из Галиции. Кроме того, он занимался судебными репортажами. К примеру, освещал процесс над соучастниками убийства Ратенау, который, к его возмущению и недовольству многих других, завершился мягкими приговорами организаторам. Немало статей Рота в тот период отражают его твердую социальную и политическую позицию; и действительно, некоторые из них он подписывал псевдонимом Рыжий Йозеф (кто знает, возможно, также в дань уважения своему дорогому Рихарду).
В 1925 году Рот принял предложение занять место корреспондента престижного издания Frankfurter Zeitung. Сначала в Париже, затем в различных странах Европы: Советском Союзе, Италии, Албании, Югославии и Польше. Однако центром притяжения для него оставался Берлин. Отношения с этим городом были противоречивы: ему ничто там не нравилось, однако именно Берлину посвящено более тысячи статей Рота. Во время визитов в немецкую столицу журналист останавливался в гостинице Hotel am Zoo, в доме номер 25 по бульвару Ку’дамм. По правде говоря, у Рота никогда не было постоянного дома, он всегда жил в отелях и пансионах. Его семьей были швейцары, привратники, администраторы гостиниц и официанты. В одном из писем своему другу Стефану Цвейгу Рот признавался: «Все, что у меня есть, помещается в трех чемоданах. Мне это не кажется странным. Странным, и даже „романтичным“ для меня было бы иметь свой дом, с картинами и всем таким…»
В пансион или отель он возвращался, чтобы переночевать; писал он в окрестных кафе. Ему нужен был шум посетителей вокруг. Кинорежиссер и сценарист Геза фон Чиффра рассказывает, что как-то сидел в одном из заведений с Йозефом Ротом и драматургом Эдёном фон Хорватом, как вдруг, прямо посреди разговора, Рот достал бумагу и принялся писать. Остальные двое уважительно замолчали, но буквально через несколько секунд Рот выпалил: «Вам нечего друг другу сказать? Совсем не о чем поговорить? Давайте, господа, говорите, бога ради, мне нужно работать». Помимо шума, Роту требовалась хорошая доза алкоголя, что временами приводило к проблемам в некоторых заведениях, среди которых было и «Романское кафе». Тот же самый Геза фон Чиффра рассказывал, что официанту Калле приходилось неоднократно призывать Рота к порядку после того, как тот хватал лишку и начинал бродить, пошатываясь, между столиков.
За столиками кафе Рот создал свои первые романы – «Паутина» (1923) и «Отель „Савой“» (1924), но прежде всего он писал статьи, рецензии, газетные подвалы и репортажи. Делал он это не только по финансовым соображениям: несмотря на все свои заявления и позерство, Рот был журналистом по призванию. Поначалу он еще называл свои тексты «великолепными разноцветными мыльными пузырями», однако постепенно становился все более амбициозным, или же стал хорошо осознавать важность своей работы. В письме, отправленном 22 апреля 1926 года коллеге-журналисту Бенно Рейфенбергу, он с гордостью заявлял: «Я не лечебная добавка, не десерт, я главное блюдо. Я не пишу развлекательные материалы; я рисую портрет времени».
За несколько недель до этого «заявления о принципах» Йозеф Рот написал статью, озаглавленную «Вторжение журналистов в будущее». В ней он пытался по-новому оценить журналистику как жанр и возвести ее на уровень искусства. Имеет смысл привести весь абзац:
Настоящая актуальность не ограничивается двадцатью четырьмя часами: она принадлежит эпохе, а не конкретному дню. Такая актуальность – достояние, которое не могло бы умалить достижения автора, никогда не писавшего для ежедневных газет. Я не понимаю, как способность поймать атмосферу настоящего момента может стать помехой в час достижения бессмертия. Я не понимаю, почему знание человеческой природы, проницательность, способность видеть ориентиры, дар очаровывать и другие похожие черты, приписываемые журналистам, должны сочетаться с гениальностью. Настоящий гений страдает этими недостатками; гений не поворачивается к миру спиной, он движется ему навстречу. Он не чужд своей эпохи, а погружен в нее. Он входит в анналы тысячелетия, потому что в совершенстве овладел своей эпохой.
Эти строки в действительности представляли собой совместную рецензию на две только что вышедшие книги – два тома сборника статей авторства Альфреда Польгара и Эгона Эрвина Киша. Как и Рот, оба они перебрались в Берлин: Польгар из Вены, Киш из Праги.
Альфред Польгар переехал в 1925 году, соблазнившись на предложение Berliner Tageblatt. Ему было уже за пятьдесят, он мог похвастаться отличной репутацией в качестве культурного критика и обозревателя и автора газетных подвалов (жанр Feuilleton [10] на немецком обозначает короткий текст на стыке журналистики и литературы, предшественник привычной нам литературной колонки). Польгар заслужил два прозвища: Маркиз прозы и Мастер миниатюры. И справедливо. Напомаженные волосы и усы, достигающие ноздрей римского носа, придавали ему аристократический вид. Его тексты представляли собой миниатюры, написанные легкой и элегантной прозой, хотя и с едким, хлестким подтекстом. Франц Кафка говорил о нем, что «внутри шелковой перчатки спрятано железное и непоколебимое содержимое». Вскоре после переезда Польгара в Берлин Роберт Музиль взял у него интервью для Literarische Welt, которое привело Музиля в состояние на грани между восторженностью и растерянностью: сначала он поддался «обаятельному злодейству» Польгара, однако затем должен был признать, что проще было «поймать угря голыми руками, чем пытаться поддерживать с ним серьезную беседу».
10
Фельетон (франц.), от feuille – «лист» – короткая сатирическая заметка, очерк, статья, размещаемая в газетном подвале. – Прим. пер.
Польгар, как немногие, воплощал собой типаж литератора из венских кафе. Он был вольнодумцем и бонвиваном со здоровой долей цинизма. Ему нравилось разбавлять непристойностями остроумную и ироничную беседу и удивлять парадоксами. В Берлине он принимал обличье цивилизованного австрийца, свысока смотрящего на пруссаков-варваров. Журналист Ганс Саль писал, что любимым выражением Польгара в кружках «Романского кафе» было: «Народ, способный…». Стоило ему начать фразу с этой конструкции, как собеседник уже знал, что закончится она уколом вроде: «Народ, способный поливать жареное мясо чем-то, что они называют соусом и что представляет собой кашеобразную мешанину, которую в Вене запретили бы законодательно, не заслуживает даже минимального уважения к своей гастрономии».
Сохранилась карикатура, нарисованная Бенедиктом Ф. Долбином в «Романском кафе»: Польгар изображен скользким, хитрым, себе на уме. Польгар же ответил литературным портретом, в котором заявлял: «Художник Долбин – опасный тип. Его краски содержат серную кислоту». Несколькими строками выше он приветствовал Долбина словами «брат по духу».
В свою очередь, Эгон Эрвин Киш представлял собой совершенно особый тип журналиста. Он начинал как местный репортер пражских газет, выходящих на немецком языке: ищейка, которая шла по следам происшествий и мелких преступлений. Однажды, почти случайно, он вышел на одно из своих первых дел, мечту любого начинающего журналиста: полковника Альфреда Редля, начальника агентурного отделения разведывательного бюро генерального штаба Австро-Венгерской империи, шантажировали русские агенты. Они узнали о его гомосексуальных связях и заставили выдавать военные секреты. Когда о предательстве стало известно, австрийский Генштаб вынудил Редля совершить самоубийство.
Дело полковника Редля пошатнуло основы Австро-Венгерской империи, и Киш – первый журналист, раскрывший детали этой истории, – проснулся знаменитым. Он переехал в Берлин, думая извлечь из этого выгоду, и тотчас же начал работать на Berliner Tageblatt. Однако война прервала его славное шествие. Хотя на самом деле это он сам решил его прервать, сменив перо на винтовку и записавшись в добровольцы, чтобы сражаться на фронте.
В наши дни остается только изумляться, какое множество представителей обоих полов соблазнилось дробью барабанов войны, раздававшейся в 1914 году. Стефан Цвейг, один из тех, кто не захотел ей поддаваться, описал в своей статье, озаглавленной «Сады военного времени», атмосферу опьянения и исступления, царившую в Вене 28 июля 1914 года, в день, когда все началось:
Мы знали о войне только из книг, казалось невозможным, чтобы она разразилась в такую цивилизованную эпоху. Как вдруг война была уже здесь, и город мгновенно поддался этой вышедшей из берегов фантазии, как ребенок, словно все это было приключенческим романом. Огромная толпа покинула свои дома, магазины и затопила собой улицы, выстроившись в полные энтузиазма колонны; немедленно неизвестно откуда появились флаги, начала играть музыка, петь хор, люди кричали и приветствовали неизвестно что. Молодежь толпилась перед военкоматами, не желая опоздать и упустить такое приключение…