Как дела, молодой человек?
Шрифт:
– Привет! Что здесь такое? Цирк?
– Ах, ах, Кати! Ты сказала, что никого нет! Ах!
– И Жужа сорвала усы.
– Без паники!
– сказал я.-Продолжайте свой концерт. Я сматываюсь.
Мацо смотрела на меня, как удав на кролика, потом изогнулась и запустила руки в волосы.
– Не уходи! Останься с нами! Мы репетируем! О, Андриш, Андриш!
– Она шла на меня, стреляя глазами, и зрачки у нее блестели, будто их только что смазали маслом.
– Не выйдет! Визжите без меня на здоровье!
– сказал я, отступая к двери.
– Да ну тебя!
– сказала Кати.- У нас в
– Не хочу! У меня дела.
– У него дела! Подумайте только, у него дела! Ах!
Все трое снова захихикали, завизжали, а я пулей вылетел за дверь.
■
Стемнело. Завернув на улицу Аттилы, я долго высвистывал на все лады, но Чабаи не подавал признаков жизни. Наконец в окне показалась голова его бабки.
– Петера нет!
– крикнула голова.
– Нет?
– переспросил я тупо.
– Ушел на собрание!
– умиротворенно сообщила голова.
Я отвернулся, чуть не лопнув от смеха. Ну и шутник же этот Чабаи!
У наших ворот топталась тетушка Чех; держа в руках хлеб и бутылку минеральной воды, она беспомощно смотрела на щеколду. Меня она, конечно, видела, но просить об услуге не решалась. Наверное, вбила себе в голову, что все подростки - хулиганы.
Открывая ворота, я ей шепотом сообщил:
– Запомните хорошенько: в следующую субботу у нас собрание! Начало в девятнадцать ноль-ноль, конец - в двадцать четыре! Точно, как в аптеке!
– Что ты такое говоришь, мальчик?
– спросила тетушка Чех, подставляя ухо.
– Я говорю: сейчас вечер!
– Ну да,- махнула она рукой,- конечно, вечер.
Я вышел на Вермезэ и долго прохаживался один. Мои родители тоже где-нибудь носятся, каждый, конечно, сам по себе. Надо идти домой, но как не хочется! Они ведь тоже придут, и опять атмосфера накалится, чиркнешь спичкой и - взрыв.
■
Понедельник. Кругом тишина. Кати отправилась к Жуже Гал.
Я сидел один, смотрел на открытку, и зубы мои отбивали барабанную дробь. Она стоит на коленях, поднимает руки: под мышками тень, груди вздымаются, как два крутых холма, и смотрит на меня сквозь решетку из камышей - полный интим.
Одно меня мучило - в четыре надо идти к Фараону. А он, конечно, начнет донимать, зачем я рисую голых баб. Спросит, факт! А вы как думаете, господин учитель? Какая все-таки пошлость: всю жизнь тебя спрашивают о том, на что могут прекрасно ответить сами. В конце концов наплевать. Наберу в рот воды, и ничего он из меня не выжмет. Это намного тяжелее, чем в классе: там ты подмигнешь, тебе подмигнут - все-таки утешение... А вот один на один попробуй-ка вывернись, помолчи как рыба... Ну, ладно... Может быть, повезет и Зизи окажется дома. При ней Фараон вряд ли станет заострять вопрос. Я у него уже бывал, и даже не раз. Не могу забыть последний визит, когда относил тетради. У Зизи была прическа с хвостом, и рядом с Фараоном она выглядела дьявольски юной. Я увидел ее и погиб.
– Зизи, будь добра,- робко, почти умоляюще сказал Фараон,- возьми у мальчика тетради.
Она подошла близко-близко, и на меня пахнуло благоуханной волной. Запах был свеж, как запах ветра, несущего дождь. На ней были узкие черные брюки и белый пуловер, плотно облегавший фигуру. Я моментально отвел глаза и уставился на ковер, но и на ковре маячило стройное тело и шелестящие русые волосы Зизи.
Мне казалось до дикости странным, что Фараон мрачно пялился на жену; рядом с ним, таким старым и лысым, ее можно было принять за дочь, нет, за фею, такую забавную фею, которую он заполучил с помощью волшебства.
Сколько раз с тех пор я мечтал о Зизи! Она улыбалась так же, как эта обнаженная женщина на открытке. В воображении я приникал к ней всем своим существом, ощущая податливое тепло ее полной груди. Сердце у меня вздрагивало, как забарахливший мотор, и тогда весь кузов дрожал от напряжения.
■
Я позвонил. Вспыхнул свет. Дверь открыла Зизи, еще непричесанная, с поблескивающими от воды волосами. Она смотрела на меня приветливо и так пристально, что я не выдержал и, отворачиваясь, замотал во все стороны головой. На ней был белоснежный купальный халат, стянутый в талии поясом; она его поминутно запахивала снизу, а он упорно распахивался сверху, и одна грудь, пухлая, как белый воздушный шар, почти совсем обнажилась. Шар был с отметиной - как будто на него уселся черный жучок.
Зизи спросила о маме, но ответ ее нисколько не интересовал - она таращилась на меня с таким видом, будто увидела черт знает что. Следующим был вопрос о Кати.
– Вы уже совсем юноша. А Кати? Все такая же хорошенькая?
– Такая, как всегда,- сказал я, и Зизи звонко и нервно засмеялась.
Наконец она дала мне пройти.
– Денеш! К тебе ученик!
– крикнула она.
– Пусть он присядет!
– донесся откуда-то негромкий, как обычно, голос Фараона.
Ласково кивнув, Зизи предложила мне войти, распахнула дверь, указала на кресло, но сама не вошла. Я отвесил поклон, в общем довольно неловкий, и Зизи, улыбнувшись, закрыла дверь.
Я сразу же увидел наши контрольные. Некоторые были раскрыты и лежали отдельно, у Живодера в тетради красовался кол, но это было обычно, а потому неинтересно.
Стол Фараона был завален журналами и книгами, беспорядочно сдвинутыми в стороны и оставлявшими в середине свободное место. Точно как у меня! С той лишь разницей, что книг у меня значительно меньше.
Книжная полка прогнулась, ковер основательно вытерт, медная пепельница - дубовый листок - набита окурками до отказа.
На стене картина, написанная в современной манере: букет диких маков с черной каймой.
И на столе фотография - 6 на 9,- очень знакомая: Фараон с нашим классом.
Я как раз рассматривал фотографию, когда дверь тихонько отворилась; досадуя на себя, я быстро поставил ее на место.
Фараон был в старой домашней куртке.
– Почему ты не сядешь? Нашел что-нибудь интересное? Я сказал «спасибо» и показал на снимок.
Фараон уселся, кивнул, а я, провалившись в кресло, смотрел, как он закуривает.
– Это в Земляной крепости,- сказал я, имея в виду фотографию.- Мы учились тогда в пятом.