Как дела, молодой человек?
Шрифт:
Сперва папа оторопел, потом собрался как следует рявкнуть, но тут вмешалась мама.
– Знаешь, Шандор, эта пуговица, по-моему, грубовата.
– Почему?
– спросил родитель с уже испорченным настроением.
– Не знаю. Может быть, цвет...
Ну, подумал я, мама может порадоваться, сейчас он снова займется ею.
Но он опять повернулся ко мне.
– Подойди, Андраш!
Я пошел. Но так, будто у меня отнимались ноги. Одну руку из кармана я все-таки вынул. Но он, как видно, считал, что расстояние между нами еще велико, и молча гипнотизировал глубоко засунутую в карман
– Я и тебе кое-что принес!
– возвестил он каким-то ненатуральным таинственным тоном.
Я молчал. Тогда он закатил речь:
– Ты, конечно, не заслужил, но в надежде на исправление...
Вытянув руку за километр, он вручил мне подарок - перочинный ножик со штопором, ключом для консервов и прочими штуками. Неплохой инструмент. Но поскольку преподнесли мне его «в надежде», меня так и подмывало сказать, что «в надежде» я не нуждаюсь,- да нельзя обижать родителя.
Он наблюдал за мной с величавой суровостью, но я-то знал, чего он ждет: бурного извержения; он надеялся, что я начну клокотать от счастья. А я взял нож не глядя, такой же деревянной рукой, какой он мне его преподнес, и со страшной натугой выдавил:
– Да. Благодарью.
– Что?
– Я слышал это в одном кинофильме. Так всегда иностранцы говорят: благодарью. У них не получается «рю».- И я судорожно затрясся от смеха.
– Иностранцы... Шут гороховый!
– Родитель смотрел на меня с таким возмущением, будто на совести у меня было по меньшей мере убийство.
Мамино отражение в зеркале, правда без особой твердости, вклинилось в наш интересный диспут:
– Что за поведение! Как свинопас!
Тогда я поскорее убрался к себе, а мама продолжила разговор на захватывающую тему:
– Все-таки эту ракушку я сменю.
– Напрасно, она весьма экзотична,- сказал родитель.
Согласие, очевидно, было достигнуто, потому что дебаты о пуговице прекратились.
■
Кати стояла перед зеркальным шкафом, делала пышный начес и, под предлогом нового пуловера, оценивала свои женские штуки. Я схватил клюшку и, вертя ее, как полагается, над головой, пустился в пляс. Я отплясывал танец свинопасов и напевал сквозь зубы:
Всяк узнает свинопаса по его походке, по лаптям его плетеным и ременной сумке. Надоест мне дом и люди, день в заботах жить, тоже стану свинопасом - жить и не тужить.Кати покосилась на меня через плечо, потом подошла ближе.
– Ты спятил? Что ты делаешь?
– Готовлюсь к жизненному поприщу... «Всяк узнает свинопаса»...
– Ты хочешь стать актером?
– Нет. Свинопасом. Или шутом гороховым. Что ты пялишься? А ну, мотай отсюда, не то получишь!
– За что?
– Во-он!
– Гадина!
– прошипела она.
– Пустой треп. Я свинопас! А ты иди вон!
Она пошла, потом передумала и со строптивым видом уселась на тахту.
Тогда я сунул руку в карман, со щелчком открыл подаренный ножик и пошел на нее пригнувшись, словно собирался вспороть живот. В глазах ее мелькнул ужас.
– А-а, испугалась?
– загоготал я.
– Идиотские шутки,- вырвалось у нее с облегчением.
Я прицелился, как метатель ножей. Нож глубоко вошел в паркет и, вибрируя, замер.
Я не успокоился и метнул его в чертежную доску.
Кати вертела в руках нейлоновую косынку и всем своим видом показывала, что ей не терпится посплетничать.
– Андриш! Они помирились.
Я продолжал метать нож.
– А как же, ха-ха... ведь прошло три дня.
– Какие три дня?
– Три дня наш папа приводит в порядок нервы, на четвертый приносит подарки. Следующие два дня в семье тишина и покой. Потом снова отчаянная грызня... Грызня - подарки, грызня - подарки.
Я приноравливался так, чтоб посылать нож в доску с началом каждой фразы.
– Опять ты ворчишь? Лучше посмотри, какой чудный пуловер.
Я помолчал - по поводу пуловера возражений не имелось. А вообще-то мне было что сказать.
– Могу изложить дальнейшую программу.
Кати просто распирало от любопытства, а я снова взялся за нож.
– Следующий номер программы - воспитание драгоценных отпрысков. Он входит, обворожительно улыбается... и вопрошает: «Как дела, молодой человек?»
Кати засмеялась.
– Сегодня на тряпки и прочую дребедень,- продолжал я,- ухлопали примерно тысячу форинтов. Через неделю грозный допрос: где деньги? Куда делись деньги? Ты истратила деньги! И пошло-поехало с самого начала...
Кати опять засмеялась, но теперь уже не от всей души.
■
Скоро десять, я увлекся книгой о путешествии, как вдруг что-то с силой грохнуло об пол, потом зажурчал разговор, но слов нельзя было разобрать. Я захлопнул книгу и внезапно почувствовал, как от нервного напряжения закосили глаза. Готов побиться об заклад: предки грызутся! Я чуть-чуть подождал - снова какое-то неразборчивое бормотанье. Оставив дверь приоткрытой, я, крадучись, вышел в проходную комнату и прислушался. Тишина.
Вдруг Кати села на своем диване.
– Что ты бродишь, как привидение?
– Ш-ш-ш!
– Я обернулся и взглянул на нее исподлобья.- Послушай! Они опять ссорятся?
– Ошибаешься! Они в прекраснейших отношениях,- цинично хихикнула сестрица. Ну, что с этой идиоткой делать, ведь каждый вечер подслушивает, а поумнеть ни на йоту не поумнела.
– Тогда почему ты не спишь?
– спросил я и натянул ей на нос одеяло. Но она была начеку, молниеносно схватила тапку и, только я повернулся, чтобы уйти, огрела меня ею по голове. Я схватил вторую тапку, и мы - я на полу, Кати на тахте - встали наизготовку. Защелкали удары, но я старался бить по рукам, а если б взялся по-настоящему, она бы вмиг стала сине-зеленой - на ней ведь каждый синяк виден. На меня удары сыпались сверху, и оба мы так увлеклись новым видом спорта, что позабыли обо всем на свете.