Как дела, молодой человек?
Шрифт:
Аги подошла к краю обрыва и начертила в воздухе окно.
– Вот окно. Я - упрямая женщина. А ты хочешь со мной помириться.
Стоя у воображаемого окна, она передернула плечами, потом повернулась и сурово взглянула на меня. Взгляд ее ожег, как удар плетью.
Органически не перевариваю никаких кривляний. А она собирается то ли в певицы, то ли в актрисы и пробует на мне свои силы. Здорово. Мы начали игру. Задрав голову, она корчила какие-то рожи, делала вид, будто мнет гардину, нетерпеливо притопывала ногой и ждала.
Наконец,
– Простите, сударыня!- сказал я наконец, склонившись, и сам удивился, как звучит мой голос - гораздо нежней, чем обычно.
Плечи у Аги дрогнули, она снова запрокинула голову и надменно уставилась вдаль.
Чтобы привлечь ее внимание, я повысил голос и произнес с раздражением:
– Я сказал ведь: простите!- Но все равно суровей не получилось.
Агнеш не обернулась.
– Сколько раз повторять!- сказал я и, не зная, что делать дальше, схватил ее за волосы и насильно повернул к себе.
Она посмотрела так странно, с каким-то неожиданным интересом, и сбросила с головы мою руку, словно камень.
Потом прильнула ко мне, положила руки на плечи и долго глядела на меня, не отрывая глаз.
– Вот так прощение,- сказала она едва слышно.
Я смотрел на ее влажные зубы, блестевшие из-за раскрытых губ, на густые тенистые ресницы, и все завертелось у меня перед глазами: игрушечный город, гора, деревья со скудной листвой, плечи и губы Аги...
На извилистой горной дороге зарокотал мотор автомашины. Улыбка внезапно сошла с лица Аги, и мы молча продолжали смотреть друг на друга. Рокот мотора приближался. Губы Аги были раскрыты, она ждала, а я в общем-то оплошал. Машина, наконец, пронеслась - большой черный «мерседес», Когда я заговорил, голос у меня был совсем хриплый.
– «Мерседес», шестицилиндровый.
Агнеш отвернулась.
– Барахло,- обронила она ледяным тоном.- Вылитый жук-олень.
– Мотор для тебя ничто. Главное, чтоб кузов был белый.
– Да,- надувшись, отозвалась она и пошла вниз.- Или красный, как вишня на дереве.
Она что-то вполголоса запела, а я молча поплелся за ней. На углу Майора Аги смерила меня критическим взглядом.
– Вырос ты из своего пиджака. В рукавах руки не умещаются.
Я погасил настольную лампу в половине второго ночи.
■
Дома настроение убийственное, время ползет как улитка. Звонят. Надо открыть. А-а, Петер Чабаи! Войдя, он нахмурился и стал пытливо оглядываться по сторонам. Я махнул ему, зазывая к себе, но в проходной комнате мы наскочили на Кати. Ах, как стильно они здороваются! Он таращится на нее, как баран, а она потрясающе строит глазки. Черт побери, просто не выношу, когда вьются вокруг моей сестрицы. Раньше меня это не трогало, но раньше, правда, не очень и увивались.
Петер, как видно, приклеился к полу. На повестке дня какой-то велопоход, и Кати так вкручивала, будто я тоже в курсе дела. А я не в курсе - первый раз слышу. Петер мой друг, мы с ним ездим на велосипедах, но устраивать им рандеву - увольте. Кати еще не в том возрасте, как говорит мама.
– Пошли!
– бросил я Петеру, но он сделал вид, что на одно ухо оглох, кивал башкой и плел какую-то чушь насчет того, что раздобыть дамский велосипед - ему раз плюнуть.
А Кати ловила каждое его слово; у этой идиотки, должно быть, совсем из головы вон, что родители дома и в любую минуту может вспыхнуть скандал.
Я прямо-таки взмок, пока отдирал Петера от пола; наконец, притворив тщательно дверь, я оглушил его шепотом:
– Послушай! Я был у Фараона!
Петер разинул рот.
– Ты тоже?
Теперь уже я был оглушен и страшно рассвирепел: поразительная осведомленность, попробуй угонись за таким.
– Все понятно. Чего ты гогочешь? Признался?
– Конечно. А ты?
– Нельзя было иначе.
– Тухлое дело.
– Почему?
– Класс решит, что мы доносчики.
– Трясешься?
– Идиот.
– Скажем правду, а кто не поверит, тот схлопочет.
Мы до мелочей разработали план контратаки, когда в соседней комнате загрохотали шаги и хлопнула дверь, так что с потолка посыпалась штукатурка.
– Во всяком случае, ужинать я дома не буду!
– прокричал голос родителя.
Чабаи, отведя глаза, занялся господином Геринцем.
– Заварушка?
– спросил он наконец, так как я все еще не нашел, что сказать.
– Небольшой... пограничный инцидент,- я пытался говорить легко и непринужденно.
– Ага. Ну, я пошел. До завтра,- сказал он и сморщил лоб.
– До завтра,- машинально повторил я.
Я должен был выйти первым, чтоб Петер не столкнулся с родителем.
– Вот так казус,- входя, бросил я Кати.
Она спросила, что это такое, я посоветовал поискать в словаре.
■
Мы начали наступление с трех сторон, когда Живодер ногами-лопатами безжалостно вытаптывал траву на Вермезэ. Нас он долго не замечал и вдруг остановился, будто увидел отражение в зеркале. Сперва он хотел рвануть, потом ухмыльнулся и стал, широко расставив свои лопаты.
Мы окружили его молча.
– Что новенького, гаврики?
– Слушай, Живодер!
– сказал я.
– Фараон желает приобрести у тебя несколько открыток, ну, конечно, по сходной цене.
– Опоздали, гаврики!
– заржал Живодер и замахал от восторга своими граблями.
Обозленные, мы растерянно переглядывались и бессмысленно разевали рты, пока не заговорил Чабаи.
– Чего это тебя так разбирает, чучело?
– От агитации. Не видать вам теперь ни звукового плаката, ни девочек,- сказал Живодер.