Как хочется счастья! (сборник)
Шрифт:
Он вдруг посмотрел на меня и бухнул сердито:
– Триста рублей.
Сумма меня еще больше разочаровала в нем. Все-таки то расстояние, которое он меня провез, ей никак не соответствовало. Да и в первый раз я едва впихнула ему всего лишь полтинник.
– Вот вам сто пятьдесят.
Он взял мои бумажки и сунул в карман. Отвернулся и как-то неуверенно пошел к машине.
Мне показалось, что, несмотря на то что он стал мне неприятен, я даже как-то немного привыкла к нему.
Мужчина, не оглядываясь, залез в машину, завелся и уехал. Его желтая кепка «липтон» мелькнула в окне, как разрезанный пополам лимон.
Я зашагала вперед, туда, где на крыше маячил флаг, и, предъявив удостоверение охраннику и секретарше, узнала, что глава администрации до сих пор не вернулся.
– Да вы пройдите
– Я вам сейчас попить принесу. – Секретарша была очень вежлива. Удостоверение журналистки центральной газеты ее впечатлило. Знала бы она, что я пока просто на гонораре.
– Чай или кофе?
– Чай, – сказала я и утонула в кресле. Закрыла глаза. Меня неудержимо клонило в сон.
Вообще, недосыпание, говорят, это бич столичных жителей. У меня это состояние хроническое. Когда я была студенткой и жила с родителями, обожала смотреть модные журналы, ходить по магазинам, часами обсуждать и обдумывать то, во что одета. Теперь у меня одно желание – спать. Но только чтобы Вовка спал со мной. Именно не Александр, а Вовка.
С Александром спать я обожала все месяцы нашей с ним бурной любви. Чувствовать во сне его тело, прижиматься щекой к его руке, закидывать ногу на его ноги и одновременно с этим дремать, осторожно поворачиваясь на другой бок, чтобы не разбудить любимого – это было счастье. Ребенок все это отнял своим плачем. Ну разве получится погрузиться в блаженную истому, когда рядом в кроватке возится и сопит малюсенькое беспомощное существо? И ты уже так устала за день, что физически не можешь не только закидывать ноги, но даже ими шевелить. Но ничего, пока Александр жалобно стонет от Вовкиного пыхтения и натягивает на уши подушку, ты встаешь, еще не открывая глаз, нашариваешь ступнями расхлябанные тапки (о бедные, гудящие ноги – когда-то вы проводили целые дни на высоченных каблуках и нисколько не уставали), наклоняешься и пытаешься покачать кроватку. Не тут-то было. У маленьких мальчиков по ночам часто болит животик – это признанный факт. Тогда ты берешь Вовку на руки и пытаешься его покормить. Кормежка – отдельная песня. Молока от всех треволнений у тебя практически нет, ты лезешь в шкаф за коробкой сухой детской смеси и с ужасом замечаешь, что запасы кончаются. Маленький такой ребенок – а как быстро расходуется из коробки смесь! Ты не знаешь, плакать тебе или умиляться. Пробуешь разведенную смесь языком. Вроде не горячо. Подносишь бутылочку к детскому рту. Он сосет… Слава богу. Но нет! Покрасневшая Вовкина голова возмущенно отворачивается от соски, рот раскрывается. Начинается крик. О, этот детский крик! Кто пережил это состояние – не забудет. Особенно если ребенок маленький – вот ему месяц, два, три… Сказать не может, показать не может – только кричит. Кричит и кричит. Первые месяцы, бывало, кричал все ночи напролет. А потом как-то само собой прошло. Что-то наладилось, Вовка стал спать спокойно. Говорят, так бывает. Когда ему исполнилось четыре месяца, я написала первую после родов статью. Меня взяли в газету на гонорар. Я стала работать. Но до сих пор, когда я особенно устаю, в ушах звучит тот ужасный ночной Вовкин крик.
– Что подать к чаю? Вот мед, варенье… – Секретарь поставила передо мной две стеклянные вазочки и ароматный чай в дутой прозрачной чашке.
Как вкусно! Глоток за глотком, ложечка за ложечкой. Тягучая сладость на языке. Как там сейчас мой Вовка! Жаль, что от меда у него диатез… Веки закрываются сами собой.
Мой зайчик-Александр если приходит, то поздним вечером. Его пугает процедура укладывания – ванночка, крупные слезы на Вовкиных щеках – мой малыш побаивается воды и особенно душа. Когда начинается процесс вытирания, сушки, рассказывания сказки и само укладывание, Александр некоторое время бессмысленно толчется около нас с Вовкой, а потом просто уходит на кухню и погружается там в Интернет. Я иногда прошу его подержать малыша, подать что-нибудь, принести, но вижу, что такие занятия моему зайчику не по душе. Ему от этого скучно.
Александр говорит, что совершенно не может работать при Вовке. Поэтому материал, который он не смог закончить на работе, он доделывает дома. Не у меня. У своей мамы. Мама работать ему не мешает. Она гордится Александром. Самая приятная комната в их квартире выделена ему под кабинет.
Иногда зайчик, как бы нехотя, рассказывает о своих статьях. Часто завидую ему белой завистью. От него требуют как раз того, что я хочу и умею. Разжевать материал со всех сторон, подать разные точки зрения и завершить как можно более точным прогнозом. Или вскользь нравоучительным коротким резюме. Или оставить концовку открытой, но так, чтобы читатель сам догадался о мнении автора.
– Знаешь, с чего бы я начала? – Иногда у меня буквально чешутся руки написать статью за Сашку, но он меня не подпускает.
– Занимайся своими делами…
– Но ты хоть послушай…
Иногда он действительно слушает меня, но всегда с таким видом, будто, заговорил немой. Потом чаще всего скептически улыбается.
– Ну да. Представляю. Ты думаешь, сейчас какой-нибудь Томас Манн для кого-нибудь авторитет. И какая-нибудь дурацкая цитата, на разыскивание которой ты потратила бы полвечера, сегодня кому-нибудь интересна.
Он не слушает возражения.
– Ты у нас работу любишь, журналисточка наша провинциальная. Это от скуки у тебя руки чешутся. А редактор потом всю твою «умность» на хрен выкидывает.
– Почему? – мне действительно обидно. А что касается скуки… Посидел бы с ребенком, понял что такое скука. Однажды я ему это сказала, но мой умный зайчик возразил.
– Ты меня не понимаешь… Можно быть по горло занятым целый день и в то же время абсолютно скучать.
Что ж, я думаю, это можно – работать и скучать. При одном очень важном дополнении – когда не любишь. Не знаю, может быть, я действительно наивная провинциалка, но я верю в то, что мой зайчик просто не успел еще полюбить нас с Вовкой по-настоящему. А вот я его люблю. И поэтому, зная уже, что он лентяй и сноб, не могу сердиться на него долго. Все-таки Сашка до невозможности обаятельный! И у него есть вкус и чувство строки, хотя он ничего не ценит и всегда тянет срок сдачи материала до последнего. А на мои реплики о том, что в конце концов его непременно выгонят из его ужасно рафинированного издания, заливисто хохочет:
– Ну, выгонят, к тебе в редакцию попрошусь. Ты меня тогда научишь, как надо работать!
– А меня тогда возьмут на твое место! – парирую я.
Интересно, что Александр и Татьяна одинаково относятся к моей работе. Они оба, не сговариваясь, говорят мне:
– Ты просто помешалась на своей писанине!
Правда, подтекст у них разный.
Сашка смеется над моей настойчивостью и считает, что я все равно ничего не добьюсь. Таня же говорит, что трудиться на благо семьи должен мужчина, а не женщина, которая сидит с его ребенком.
Теоретически против ее слов я ничего не имею, но практически… Думаю, что если бы даже у меня был законный муж-миллионер, или даже, страшно подумать, олигарх, я все равно не прекратила бы работу в газете. Пусть бы он купил мне собственную газету! Но пока собственной газеты у меня нет, берусь за любые темы: задержка ли привоза на детские кухни продуктов питания или плохая работа системы отопления в нашем районе. Саша даже называет меня «певицей мусоропроводов». Но что с этим поделаешь? Пока мне не предоставляется возможность брать интервью у знаменитых личностей, ездить в командировки за границу и освещать важные переговорные процессы. Я пишу о том, что волнует простых людей, а это пища, жилье, зарплата и иногда любовь. На том стояла журналистика, на том и стоять будет.