Как хочется счастья! (сборник)
Шрифт:
– Кто же этот талант?
– Вот эта девочка. – Моя проводница указала мне на девочку-подростка, работавшую ближе к нам. Я поняла, что маршрут обхода был выбран не случайно. Девочка, искоса наблюдавшая за нами, сделала шаг ближе.
– Работай, Маша, не слушай нас. Работай! – отправила ее назад директриса и обернулась ко мне.
– Когда кругом грязь и пьянство, а в клубе, работающем раз в неделю, только боевики, музей должно содержать даже из-за одного-единственного ребенка, желающего рисовать. А уж если здесь уродился настоящий талант, нужно всем миром приложить все силы, чтобы отправить ее учиться в Москву или Петербург. Дать этому таланту пропасть в нашей глуши – преступление. Ну подумайте сами, что ее здесь ждет? –
Я спросила у директрисы:
– А почему вы здесь живете?
Она пожала плечами.
– У меня нет такого таланта.
Мы присели на шаткие стульчики у стены.
– Среди ваших учеников талант только у одной девочки, а ваша соседка стремится помочь многим женщинам…
Директриса помолчала. Опустила руки вдоль тела, и рукава-вьюнки беспомощно упали на тонкие кисти. Потом она взглянула на меня с усталостью и разочарованием.
– Таисия нагружает своих помощниц трудом, чтобы они работали, как волы, – не рассуждая. А я стараюсь развить у детей душу. Разве вы этого не понимаете?
Я пожала плечами.
– Конечно, понимаю. Но ведь у вас разный материал. Можно сказать, что вы работаете с маслом, а она – с камнем…
– Почему это я – с маслом? – даже обиделась, как мне показалось, директриса. – Ничего себе масло! Мужики, между прочим, раньше пили, как черти, и дети тоже…
– Что, дети тоже пили?
Она остановилась.
– Ну, нет, дети не пили, хотя кое-кто пробовал… Я хотела сказать, что дети тоже не всегда сахар.
Я подумала – масло, сахар… Какие-то кулинарные выходят определения.
– Но все-таки, получается, вы с «матушкой» Таисией делаете почти одно дело. Неужели вы не пробовали договориться по поводу этого помещения?
– А как здесь можно договориться?
– Но ведь здание такое большое. Можно поделить его пополам и сделать два входа.
– Господи! Да они нас тогда сожгут. – Лидия Васильевна говорила об этом как о давно решенном. – Этой вашей Таисии нужно либо все, либо ничего.
Я про себя отметила, что «матушка», по крайней мере, внешне была большим дипломатом.
– А все-таки, вы давно знакомы? Почему между вами такая неприязнь?
– Между нами ровно такая же неприязнь, как между прохожим и бандитом на ночной улице. Бандит подходит и вынимает нож. Отдай кошелек! Вы думаете, прохожий его ненавидит? Он думает, как спасти себя и свое имущество. Этой школе скоро восемьдесят лет. Я сама когда-то в ней училась.
Я быстренько подсчитала.
– Она была организована после революции?
– Она была организована два раза. Первый – действительно то ли в конце двадцатых, то ли в середине тридцатых, а второй – уже после перестройки.
– А в перестройку – что?
– Ничего. Закрыли. Работать стало некому. Старая моя преподавательница умерла, а новую найти долго не могли. Пока я сюда не приехала.
– А вы уезжали?
– Учиться. Я ведь закончила два института. В Москве и в Петербурге, – я ждала, что она еще что-нибудь расскажет о себе, но Лидия Васильевна, видимо, размышляла о другом.
– Вы же, наверное, понимаете – здесь люди не думают об искусстве. Да что об искусстве? Люди вообще не поднимают головы. Работа – огород – дом. Замкнутый круг. Счастье, если не пьют. Им никто никогда не говорил, что можно посмотреть и увидеть, что лес не всегда зеленый. Он может быть оранжевым, черным, синим… Люди не знают, что мир полон красок! Мои дети, – она опять взметнула кружевным рукавом, показывая на учеников, – всегда удивляются, когда я не только рассказываю им, но и показываю – землю, траву, небо… Вы только вглядитесь в то, что они рисуют! В их работах другой мир – он полон не только радости, он пропитан цветом.
Я вспомнила женщину, что кормила меня – и мне стало и неудобно, и досадно. Зачем я ела их окрошку? Еще расскажут об этом. И женщина та действительно была похожа на длинную нерадостную единицу. Но тут же я вспомнила решетчатую ограду и нищенку, что присела, навалившись на прутья грязной шерстяной шапкой. Вот ей уж точно не до цвета облаков – лишь бы не пошел дождь или снег.
– И вот представьте, – снова продолжала Лидия Васильевна, – при советской власти, когда эта церковь была закрыта, здесь работал музей. Водили детей – прямо с первого класса. Устраивали выставки, показывали само здание, росписи на стенах, иконы, чугунный крест, сброшенный после революции с колокольни, церковные книжицы. Когда церковь восстановили и отдали епархии, музей разорили. Кое-что, конечно, церкви передали, но иконы из музея Таисия забрала – не знаю, куда уж дела, говорит, что для молитв. Впрочем, ладно, пусть Богу достанется Богово. Если ее товарки действительно молятся на эти иконы – хорошо. Но ведь она выбросила на свалку старые крестьянские наряды, пояса и кокошники – якобы они так стары, что расползаются под пальцами. А это же такая была красота! Вышивка, кружево, бисер, кожа… Не надо хватать такие вещи лапищами своими! Но для Таисии имеет ценность только то, что стоит денег…
Я почему-то вспомнила, как сама стремилась в Москву. А эта Лидия Васильевна сидит здесь, в глубоком… захолустье и любуется на старинные кокошники…
– И вот из-за всего этого вы готовы лечь костьми? Вас это все держит?
– Держит. – Лидия Васильевна задумчиво выпустила вверх дым очередной сигареты. – И держит, и некуда податься… – Она задрала голову, будто разглядывая потолок. Глаза у нее были блекло-голубые, а белок в сеточке красноватых прожилок. Мне показалось, что она так сделала, чтобы не расплакаться передо мной.
– Кому я нужна? А здесь у меня родительский дом, старики и все тот же огород…
– «Матушка» мне говорила, что по вечерам здесь, в трапезной, бывают… – я сначала хотела дословно передать Таисино выражение – «оргии», но передумала и смягчила: – Ну, что-то вроде вечеринок?
– Если так разобраться, то их хоровые песнопения по вечерам тоже можно назвать вечеринками… – пожала плечами Лидия Васильевна. – Вечеринками или даже оргиями.
Видимо, «оргии» здесь звучали во всех инстанциях.
– Приходите вечером – все сами увидите и услышите, – закончила она.
Я подумала, что по случаю приезда корреспондента здесь можно устроить что-то вроде «пати» в русском стиле – с самоваром и булочками, и промолчала, не ответив на приглашение.
– Да, правильно говорят, – Лидия Васильевна усмехнулась, искоса взглянув на меня, – … мы тут курим. И иногда пьем водку. Нечасто, но бывает. Раз в неделю, по субботам. Детей здесь по вечерам нет, только взрослые. Что касается водки – пьем немного. А что еще пить? Кампари? Здесь это не пьют. – Она опять посмотрела на меня. – Но между прочим, – вверх взметнулся тонкий указательный палец, – никто никогда ее прихожанок и пальцем не тронул, а уж они как нас достают, несмотря на то что христианки! И помоями через окно обливали, и горящие головешки в дверь совали, чтобы нас, как они выражаются, «выкурить». Но ведь не знают, богомолки хреновы, что когда-то точно так же римские цари устраивали гонения на первых христиан. Получается, мученики-то мы?