Как истинный джентльмен
Шрифт:
Господи, ее ребенок!
Ее зеленые поля.
— Грейс, милая, пожалуйста!
Она открыла было рот, но не могла вымолвить ни слова. С губ сорвался лишь какой-то невнятный звук. Самообладание оставило ее. Она начала рыдать.
Грейс прижала руку ко рту, пытаясь сдержаться. Нельзя плакать. Если она начнет, то уже не сможет остановиться. Она будет рыдать как безумная, и это погубит ее.
Из ее груди снова вырвалось глухое рыдание, словно прорвавшая плотину вода. Снова и снова. Жалобные, мучительные звуки, как будто исходившие из самой глубины души. Совсем не похожие на женский плач, скорее на рыдания
Вода прорвала плотину.
— Грейс… Грейс, посмотри на меня!
Но она не могла и лишь продолжала плакать. Она рыдала, пока ей не стало трудно дышать, пока слезы не застили глаза, намочив ее шею и платье. Пока она не рухнула на пол, свернувшись калачиком, зажимая кулаками рот и рыдая как безумная.
Она выбилась из сил, и вся жизнь вытекла из нее с этой соленой водой, оставив лишь пустую оболочку. Потому что все, чем она была наполнена, оказалось иллюзией. У нее не осталось ничего, кроме несбывшихся желаний. Кроме мечты, которой так и не суждено было воплотиться. Долг, честь, чувство ответственности и горький пепел надежды.
Наконец рыдания стихли, но последовавшая за ними тишина оказалась еще страшнее. Она была пустой.
Диккан дрожал, словно в лихорадке. Он совершенно замерз, сидя на полу спиной к стене и держа на руках Грейс. Она уснула, ее грудь судорожно вздымалась от невыплаканных слез, как у ребенка, измученного болью. Руки были сжаты на животе. Ее лицо было мокрым и покрасневшим, волосы разметались по сторонам. Ему следовало бы встать и обмыть ей лицо. Положить в постель, чтобы она могла отдохнуть. А потом уйти подальше, чтобы больше не причинять ей боли.
Он не мог этого вынести. Он был к этому не готов. Никто не научил его справляться с отчаянием. Его рубашка намокла от слез: от слез Грейс и его собственных. Он был сломлен. Он даже представить не мог, что она испытывала. До этой самой минуты он не понимал, что никогда в жизни не ощущал настоящей боли, потому что ни разу не страдал из-за любимого человека.
Диккан любил ее. Каким же идиотом он был, что не смог этого понять сразу же после их первой встречи! Как он мог не увидеть, что под неброской внешностью скрывалось бесценное сокровище? Неужели он был так поглощен собой, что не мог признаться себе, как сильно желал Грейс, как любил ее, какое глубокое уважение к ней испытывал? Ведь на самом деле он был готов сдвинуть с места землю и небеса, лишь бы уберечь ее от боли. В его жизни не будет ни одного дня, когда он сможет закрыть глаза и не увидеть отчаяния на ее лице в тот самый миг, когда все ее мечты разбились.
А ведь это он разбил ее мечты.
Как он мог не заметить, насколько она была сильной, чтобы пережить все случившееся с ней? Неужели он не видел, какая она хрупкая, женщина, никогда и ничего не просившая и получившая самый жестокий удар, когда она наконец позволила себе надеяться на лучшее.
Но теперь все будет иначе. Ему нужно защитить Грейс от опасностей, смягчить полученный ею удар, разделить ее горе. Он знал, что его Боадицея не любила показывать друзьям свои слабости, а именно слабостью она бы сочла эти слезы. Поэтому ему придется их собрать и скрыть
Диккан думал, что к нему пришлют Кейт, но перед ним на корточки опустилась Оливия, ласково коснувшись ладонью его руки. Тяжело вздохнув, он поднял голову и увидел в ее глазах страх и сострадание.
— Что я с ней сделал?
Оливия слабо улыбнулась:
— Не только ты. Все мы виноваты. Знаешь, ведь у нее не было даже времени, чтобы оплакивать смерть отца. Она должна была заботиться о других.
Диккан отвел с мертвенно-бледного лба Грейс мокрый завиток волос.
— Думаю, она только что оплакала его. Бедняжка.
Он все гладил щеку жены, словно даже во сне мог успокоить ее и облегчить боль.
— Что нам теперь делать?
Оливия поднялась с пола.
— Надо уложить ее в постель. И узнать, кто пытался причинить ей вред.
Он поднял голову, и горло сдавила мучительная судорога.
— Кроме меня?
Оливия нахмурилась.
— Ты совсем раскис. Прекрати, Диккан! Нам нужны твои мозги. Остальные члены группы Дрейка сейчас внизу обсуждают случившееся. Твой слуга Бенни пропал, и Джек нашел в его комнате полупустой флакон с мышьяком.
Диккан горестно покачал головой. Со временем он обязательно во всем разберется.
— Нет, мое место здесь. Ей ведь будет очень плохо?
— Да, но Грейс бы не хотелось, чтобы ты видел ее такой. Предоставь нам возможность хотя бы раз в жизни позаботиться о ней. А ты займись тем, что у тебя хорошо получается: строить заговоры, планы и расследовать козни врагов. Пока мы во всем не разберемся, Грейс по-прежнему в опасности. Как и все вы.
Диккан продолжал гладить мертвенно-бледные щеки Грейс. Ее тело обмякло в его руках, она крепко спала, и он не хотел беспокоить ее. Откровенно говоря, он не хотел оставлять ее. Он должен был помочь ей поправиться. Должен был сказать, что любит ее. И самое главное, просить прощения за каждое грубое слово, которое ей пришлось услышать. Она должна понять, что все это было не правдой, а, как говорится, игрой на публику.
— Разве не странно? — спросил он, проводя рукой по спутанным локонам, разметавшимся по ее плечам. — Даже волосы у нее стали более рыжими. Это воздействие мышьяка?
Оливия коснулась его руки.
— Спросим позже. А теперь идем, у нас много дел.
Диккан перенес Грейс в кровать, вокруг которой уже столпились встревоженные женщины. Прежде чем уйти, он склонился и поцеловал ее, не зная, что еще можно сделать. Как исцелить эту боль. Как доказать ей, что она не все потеряла.
— Помогите ей. Я скоро вернусь. Мне надо связаться с ее слугами в Лонгбридже. — Улыбнувшись своей спящей жене, он поцеловал ее и тихо шепнул: — Увидим, что думают все эти люди о твоем воине-сикхе.
Когда Диккан вернулся, Грейс действительно было очень плохо. Настолько плохо, что на следующее утро он уже всерьез опасался за ее жизнь. Он не отходил от ее постели, даже когда ей промывали желудок и пускали кровь, когда она кричала от страшных спазмов. И даже когда ночью у нее начались судороги.
Диккан тут же обхватил ее руками. Грейс так и не пришла полностью в себя, хотя и извергла всю жидкость, которую в нее влили, до последней капли. А перед рассветом ее тело напряглось, изогнулось и задрожало в его объятиях.