Как красный муравей стал черным
Шрифт:
Искариотов повернулся на бок, приняв позу римского патриция, и продекламировал:
Увечны они и горбаты,
голодны и полуодеты,
глаза их блестят на закате,
сердца их болят на рассвете!
– Артисты! Может быть, их покормить? – спросила какая-то сердобольная женщина деверя, который явно загостился у них по дороге в Якутск.
– Еще чего, их кормят только после съемки, – возразил ей муж и звякнул посудой, наливая деверю.
– Иначе им трудно войти в образ, однако, – согласился родственник.
– Ты им еще игрушки в песочницу принеси, – сострил муж сердобольной женщины, когда мучительно выдохнул и закусил стрелкой зеленого лука…
Спустя полчаса к двенадцати маргиналам, заселившим детский уголок, выдвинулась дворовая делегация. Возглавил ее Сергей Петрович, который носил спортивные шаровары с такими широкими красными лампасами, что издали мог сойти за итальянского генерала от жандармерии. Он собирался предложить всей достойной компании переместиться через двор ближе к метро, в котором действительно проживали потомки Раскольникова и куда на них приходят поглазеть туристы.
Но план Сергей Петровича не сработал, потому что Искариотов сделал выпад первым.
– Кто вы, добрый человек? – спросил он по-отечески и застыл с протянутой рукой. – И кто эти добрые люди, окружающие вас?
Сергей Петрович представился и пожал Искариотову руку. Назвались и остальные жители, и только шизофреник Сучьев предпочел скрыть свое имя, но его невольно выдала жена, бывшая стюардесса Лилька.
– Кто вы по профессии? – Искариотов спросил вполголоса, но с таким оттенком тепла, что «итальянский генерал» ответил с предельной искренностью:
– Я много лет вкалывал менеджером по продажам в обувном магазине, – и Сергей Петрович невинно улыбнулся.
– Прекрасная профессия! – обрадовался Искариотов. И дворовая группа поддержки облегченно заулыбалась, тронутая подкупающим отношением Искариотова.
– А скажите мне, хотя на это вопрос часто стесняются отвечать робкие или суеверные люди… Какую вы бы профессию выбрали, если бы не стали башмачником?
Сергей Петрович напрягся, а Лилька Сучьева с тревогой посмотрела на мужа – после романтических лейоверов она готовилась стать обыкновенной секретаршей.
– Я бы попробовал стать генералом авиации… Люблю я небо! – выдохнул наконец Сергей Петрович и с тоской посмотрел вверх, где среди облаков таял росчерк реактивного истребителя.
– Жизнеутверждающе, – похвалил его Искаритов, а Надюха Крупская захлопала в ладоши. – А какую профессию вы бы никогда не выбрали? Наверное, зубного врача или дрессировщика, мучающего несчастных приматов?
– Если честно, то я бы никогда не пошел на фирму, торгующую обувью. Пусть даже аутентичной итальянской…
Все ахнули, даже умирающий Лазарь попробовал приподнять голову, а Мать Тереза осенила крестом присутствующих.
– Но как-то надо подстегивать было себя, заставлять, в конце концов, бороться за свою мечту. Такой любопытный пример приходит мне в голову: представьте себе, что вы койот, попавший лапой в капкан. Вы решитесь отгрызть себе лапу, чтобы обрести свободу?
В полной тишине Сергей Петрович стал думать. Периодически одна из мыслей четко проступала на поверхности его лица и снова пряталась в глубине черепа.
– Надо помечать возникающие идеи разными цветами, – громко зашептала Лилька, жена шизофреника Сучьева. Когде ей предложили место секретаря-референта в приватном клубе АО «Жесть», она записалась на платные курсы сверхскоростной стенографии. – Черным и синим маркером наносить основные мысли, зеленым – добавления и исправления, а красный поберечь для нумерации и стрелок.
– Хорошо, друг мой, – сказал Искариотов, прекращая пытку, – подойдите вон к тому человеку. Как родственная душа он выслушает вас…
И он указал на Босоного Леху, поклонника идейного «босячества», выдвинутого как философское учение около ста лет назад старцем Григорием Распутиным. Этим Леха подчеркивал свою иномирную сущность, ведь никто не станет спорить, что обитатели загробного мира предпочитают обходиться без башмаков, подбитых железом, и босоножек на высокой шпильке.
И Сергей Петрович, подтягивая на ходу треники с генеральскими лампасами, направился Босоногому Лехе, сидящему около зеленой скальной стенки, покрытой, как струпьями, искусственными камешками.
– А я режиссер Вертов. Критики говорят, что во мне есть что-то от Линча! Я, знаете ли, тоже люблю вывернуть действительность наизнанку со всеми ее кишками и катаклизмами, – представился буйного вида гражданин с галстуком, съехавшим на затылок, и куском яичницы на лацкане пиджака.
– Так это вы нас будете снимать? – обрадованно спросил Искариотов и умозрительно обвел руками свою компанию. – Мы же самая настоящая изнанка этой жизни, можно сказать, ее темная утробная сторона! Как вам те два алкоголика на качелях – Кеша и Котя? Они могут часами вот так загребать опилки ногами!
Но Вертов отвел глаза:
– Понимаете, во мне происходят перемены, да? На вашем материале не станешь знаменитым, да и после «Короля-Рыбака» Гиллиама трудно блеснуть новизной по маргинальной части…
– Да, у нас нет своего посконного Робина Уильямса, – развел руками Искариотов.
– Вот, видите… Тут другая появилась мысль, правда, нужен грамотный продюсер. Можно сообразить эпохальную по деньгам вещь! – режиссер понизил голос и огляделся по сторонам. Искариотов тоже оглянулся, но ничего подозрительного не обнаружил.