Шрифт:
Покинуть родной лес Лопоух надумал, когда ему уже перевалило за триста. Возраст для лешего еще не большой, но уже и не юный. Прежде чем сорваться с насиженного места не единожды подумаешь. Вот и Лопоух все думал, сомневался, и досиделся до той поры, что в округе не только леших, но даже зайцев почти не осталось. А ведь, казалось, еще недавно, каких-нибудь лет сто назад, здешние леса наполняла жизнь. В теплые июльские ночи в рощах звенел смех дриад, игравших в прятки с молодыми лешими. Над зеркальной поверхностью уснувшего озера водили хороводы русалки, а развеселые ватаги лесных бесов и кикимор с хохотом и улюлюканьем отправлялись к дороге пугать запоздалых путников.
В такие ночи Лопоух любил летать. Занятие это не очень подходило
Началось все с того, что живое тело леса разрезали две стальные нитки. Шли они откуда-то из бесконечности, а заканчивались на широкой лесной прогалине, куда железные чудовища навезли непонятные предметы. В уродливых домиках на колесах поселились бородатые мужики, по виду мало отличавшиеся от лесных обитателей. И закипела работа. Вскоре на месте прогалины, подобно дракону, изрыгало дым огромное нелепое строение. В кристально чистые воды озера полилась фиолетовая жижа. Русалки больше не водили по ночам свои хороводы, и только старый водяной из упрямства остался жить в омуте под корягой. Озлобившись на весь людской род, он грозился, что утопит первого, кто полезет купаться, но таких охотников больше не находилось. Люди только жгли на берегу костры и бросали в мутную воду пустые бутылки.
С каждым годом жизнь становилась все тяжелее. Дороги асфальтовые и железные кромсали лес на куски. Как поганки на старом пне, вырастали похожие друг на друга поселки. Перевелись грибы, ягоды, орехи. Все проклинали людское племя, но родные места пока еще не покидали. И вот в одну из осенних ночей на укромной поляне появился бывший леший Ветроплюй. Когда-то он с позором был изгнан за то, что по халатности погубил молодую березовую рощу. Но проступок уже давно забылся и все лесожители пришли повидать бывшего земляка. А он, важно рассевшись на пеньке, вещал о прелестях городской жизни. Старшие лешие неодобрительно хмурились, молодые слушали раскрыв рот. Говорил Ветроплюй в общем все правильно:
— Если за старые обычаи цепляться, то нынче не выживешь. Кончилось лесное раздолье и больше не возвратится, и кто по упрямству или тугоумию этого еще не понял, пусть только на себя и пеняет.
Спасение, по словам Ветроплюя, было только одно — побыстрей перебираться в город. Там жизнь веселее и легче, надо только к ней приспособиться. Объясняя, как это сделать, Ветроплюй употреблял незнакомые словечки. Говорил, что надо менять имидж, трансформироваться, или, проще говоря, очеловечиться. Те же, кто по своей дремучести трансформироваться не смогут, запросто устроятся в городе домовыми.
Поболтал — поболтал Ветроплюй и уехал, а жизнь в лесу совсем пошла наперекосяк. Первыми упорхнули дриады. Рощи, казалось, вымерли без их звонкого смеха и песен. Молодые лешие загрустили, перестали за собой следить, ходили как замшелые пни, а некоторые даже начали к мухоморовке прикладываться. Вскоре и они один за другим стали уезжать. За какой-то десяток лет лес опустел и без присмотра еще быстрее стал чахнуть.
Лопоух был среди тех немногих, кто наперекор всему решил остаться. Потуже перетянув поясом голодное брюхо, он с утра до ночи носился по лесу. Лечил заболевшие деревья, разбирал споры между белками и зайцами, следил чтобы не очень нахальничали волки, и безуспешно пытался убедить медведя ходить по тропинкам, а не лезть напролом, топча молодые поросли. Старый леший Корнедуб, видя как Лопоух сбивается с ног, говорил:
— Не надрывайся ты так парень. Все равно лесу конец. Плетью обуха не перешибешь.
Но Лопоух верил, что в его силах еще что-то спасти.
«А там, глядишь, и остальные из города вернутся. Дома оно все-таки лучше!»
Однако дела год от года шли только хуже. Вместо ушедших куда-то на север волков появились одичавшие собаки, не признававшие никакого закона. После одного из дождей стали чахнуть малинники. Старый хромой бес заграбастал себе в собственность последний плодоносящий орешник. Для охраны привел откуда-то с болот мерзких чудищ, которые не только леших, но и белок туда не подпускали. Голод все крепче стал брать за горло, и уверенность в счастливом будущем постепенно ослабевала. Все чаще Лопоух думал, что пора бросить упрямиться и, как другие, поискать лучшей доли в городе.
Окончательное решение он принял в ночь на Купалу. Когда-то это был самый веселый праздник для лесного народа. И теперь в полночь, следуя традициям, собрались на лесной поляне оставшиеся. Начали по обычаю: походили вокруг пня хороводом, славили Купалу, просили у леса урожая грибов и ягод. А потом налегли на мухоморовку и, захмелев, стали ругать весь белый свет и особенно тех, кто перебрался в город. Посмотрел Лопоух на своих товарищей, и такая его взяла тоска! Тощие все, злые, голодные! Потихоньку он покинул сборище и поплелся к своему дуплу, а на утро уже точно решил, что уйдет.
Так как Лопоух был леший серьезный и делать все привык основательно, к уходу он начал готовиться заранее. Притворившись сухой корягой, часами лежал вблизи поселка, подслушивал разговоры людей, изучая их нравы и обычаи. У туристов Лопоух стащил одежду, на его взгляд вполне подходящую для городского человека. И когда, наконец, все было готово, настал день прощания. Провожать его пришли Корнедуб и соседка кикимора по прозвищу Долгоносиха. Посидели, выпили припасенной для торжественных случаев медовухи, пожелали хорошо устроиться на новом месте. А в глазах у провожающих увидел Лопоух зависть и невеселые думы о своем житье. После нескольких кружек Корнедуб и кикимора забыли, по какому поводу собрались и стали вспоминать прошлое. Заспорили, в каком году в последний раз случился большой урожай грибов. Корнедуб уверял, что тридцать лет назад, а Долгоносиха доказывала, что на десять лет раньше. Разошлись чуть не до драки, а Лопоух потихоньку взял котомку и ушел. На поляне около старого пня он переоделся в человеческое.
— И ты уходишь! — проворчал старый дуб.
— Уходит, уходит. Все они разбегаются — обиженно проскрипела сухая ель.
— И ты нас бросаешь! — прошелестела березка.
— Прощайте, не поминайте лихом! — глотая слезу, крикнул Лопоух. Потом, три раза перекувырнувшись через пень, превратился в некое подобие человека и, взвалив на плечи котомку, зашагал к станции.
Каждый раз, когда за окном появлялись высокие дома, Лопоух думал, что уже попал в город. Но люди входили и выходили, а электричка шла дальше. Наконец вокруг замелькали длинные вереницы вагонов, и все пассажиры дружно начали пробираться к выходу. Лопоух понял, что первая часть путешествия закончена. Вагон он покинул одним из последних. Давно готовясь к встрече с городом, Лопоух знал, что по началу будет не сладко, но то, что он увидел, превзошло самые худшие ожидания. С первых же минут город оглушил, затолкал, заставил почувствовать себя совсем маленьким и ничтожным. Единственным желанием было бежать обратно, но, несмотря на дремучую наивность, Лопоух был крепким орешком и все задуманное привык доводить до конца. После нескольких часов странствий он по какому-то наитию смог отыскать здание над дверями которого висела табличка: «Научно Исследовательский Институт Фольклорного Наследия». Это название обронил в разговоре Ветроплюй, обещая землякам помощь в обустройстве. По его словам он был здесь большим начальником, кем-то вроде старшего беса на болотах. С облегчением вздохнув, Лопоух подумал, что его мытарства подходят к концу.