Как ловить рыбу удочкой (сборник)

Варламов Алексей Николаевич

— Да бери, — пожал я плечами, стараясь никак не выказать своей радости и вспугнуть Артура.

— Спасибо, Серега, век не забуду, — проговорил он торопливо и исчез.

А я потянулся и пошел досыпать, но сон уже не шел, и я взял дедову электробритву, впервые в жизни прикоснувшись кружочками лезвий к подбородку.

Карп был приготовлен превосходно, ни до, ни после этого дня я не ел ничего подобного. Мы чинно сидели за столом, беседовали на садоводческие темы, о женщинах-революционерках, но вот кончились последние известия, и мы снова остались одни — Аня и я, и больше не мешал нам незванный гость. Но, увы, наших прежних безмятежных ночей было уже не вернуть, и по Аниному

беспокойству я чувствовал, что она думает об Артуре, и, даже отсутствующий, он стоял между нами. Мне бы сейчас встать, подойти к ней, обнять: ну что, малыш?

Но какой она мне малыш… Я встал и сказал:

— Ну пока?

— Иди, Сережа, — и в ее голосе прозвучала благодарность.

И мне вдруг стало так за нее обидно, что впору было кинуться на карьер и приволочь оттуда этого дурня. Ну куда там!

Я вышел из дома и побрел, не разбирая дороги, и теперь мне было не больно, как прежде, а как-то тяжело, однако эта тяжесть казалась посильной, точно я сам добровольно ее на себя взвалил.

Я почувствовал раньше, чем увидел или услышал, догадался, что из темноты на меня снова бежит Найда, выдернул из забора кол и шагнул навстречу овчарке.

— Пошла отсюда!

Она тихо зарычала и стала отступать, точно выжидала удобный момент для броска, но я сделал упреждающее движение, и она так же бесшумно исчезла в ночи, как и появилась.

А я дошел до своей калитки, бросил кол и сел на лавку. Закурил. Вот все и кончилось.

Два следующих дня были пасмурными, с несильным юго-западным ветром, благоприятствующим клеву. Но Артур не приходил, и, значит, карпом у него не пахло. Он пропадал на карьере с утра до ночи, облизывал пересохшие губы, тер тыльной стороной ладони глаза и иногда заскакивал домой перекусить. А я помогал деду чинить сарай, и на душе у меня было пустынно и тихо.

Но на третий день открылась калитка, и в сад вошла Аня. Боже мой, что с ней сделалось! Она выглядела хуже своего возлюбленного.

— Сереж, пойдем рыбу ловить.

— Так ведь клева не будет, Аня.

— Бабушка просила еще ей карпа поймать.

— Ну пойдем, — сказал я обреченно.

По счастью, это была последняя ночь того дачного лета, и только однажды мне пришлось увидать искаженное злобой лицо студента, решившего, что непонятно почему решил ему отомстить и привел для этого на рыбалку бабу, которая полночи проревела в двадцати шагах от костра и так и не дала ему вытащить карпа.

На рассвете начался дождь, и мы пошли домой. Нашу глинистую дорогу размыло, и так мы и шли, спотыкаясь и падая: впереди налегке яростный Артур, за ним с закидушками шел я, а позади плелась Анечка и продолжала, не стесняясь, в голос всхлипывать то ли потому, что хотела обратить на себя внимание, то ли ей уже было все равно. Но мы шли, не оборачиваясь, и, дойдя до улицы Крупской, расстались, чтобы уже никогда не встретиться.

Печаль

Среди ночи Митя проснулся, и ему стало страшно. Раньше когда он просыпался по ночам, то ничего не боялся, просто лежал и смотрел бездумно и тихо, поджидая сон, а если уставал, начинал плакать, и к нему приходила мать, садилась около кроватки, он засыпал и сквозь дрему слышал: «Какой у меня спокойный, сын». Теперь же впервые он почувствовал, что вокруг него ночь, и знакомые предметы, его окружавшие, показались ему чужими. Он закрыл глаза, но ему стало еще страшнее, он снова открыл их и лежал, боясь пошевелиться и каким-нибудь движением выдать свое присутствие в комнате. Ему хотелось поскорее заснуть и спрятаться от ночи, но сон не приходил, и тогда Митя тихо-тихо не заплакал, а жалобно, по-щенячьи

заскулил. В соседней комнате проснулась мать и сонно спросила: «Что с тобой, Митя?», и, услышав ее голос, ребенок заплакал еще громче.

Мать встала и подошла к нему.

— У тебя что-нибудь болит? — спросила она.

Митя покачал головой.

— А что?

— Я хочу к тебе, — жалобно сказал он.

— Но ты же большой мальчик, Митя, — сказала она ласково, — не бойся, сыночка, засыпай. Я рядом.

Она посидела еще немного около его кровати и тихо вышла.

Митя снова остался один, но теперь он больше не плакал, а слушал за стеной дыхание родителей и смотрел прямо перед собой, пока глаза его не закрылись, и он не уснул.

Наутро он ничего не помнил, шалил, тискал кошку, потом ходил с отцом на мульфильмы, катался на санках и прибежал домой, когда смеркалось, краснощекий, возбужденный. Но чем ближе было время сна, тем беспокойнее становился ребенок, плохо ужинал, упрямился и не хотел идти спать.

— Ты не заболел, Митя? — спросила мать, и Митя кивнул, чтобы хоть как-то оттянуть время, когда снова окажется один в темной комнате. Мите поставили градусник, холодный комочек под мышкой, он лежал, повернув голову, а мать сидела около стола и пришивала пуговицы к рубашке. На ней было просторное домашнее платье, которое она стала носить недавно, и под ним большой округлый живот. Она осторожно ходила по квартире и держала руки перед животом, точно оберегая его и от этого казалась Мите незнакомой.

Мать вынула градусник и, наклонив его к свету, проговорила:

— Вроде нормальная. Ты просто сегодня перегулял. Спи, Митенька.

Голос ее прозвучал неуверенно, и Митиным глазам стало вдруг горячо, но он еще крепился, потому что был большим мальчиком. Но когда мать встала и потянулась к настольной лампе, Митя не смог дальше сдерживаться и заплакал.

— Да что с тобой? — сказала она в недоумении. — Никогда не боялся и вдруг… Ну хорошо, я не буду тушить свет, хочешь?

— Хочу, — сказал Митя, хотя ему было стыдно в этом признаваться.

Мать вышла, а Митя повернулся лицом к лампе, чтобы лучше видеть ее свет. Над лампой в полумраке спускались длинные, гибкие ветви традесканции, а под нею стояло несколько солдатиков. Они отбрасывали на стену большие нечеткие тени и тихо переговаривались друг с другом. Через десять минут мать вошла в комнату — он спал и дышал легко и ровно.

Она поправила одеяло, осторожно прикоснулась губами к его лбу, выключила свет и вернулась на кухню к мужу.

— Я думала, он уже вырос, а он, оказывается, боится темноты.

— Заснул?

— Спит.

Но среди ночи ребенок проснулся, и теперь ему стало еще страшнее, чем в предыдущую ночь. Теперь он знал этот страх, всю его мучительность, слабый отблеск фонаря на полированной дверце шкафа, колыхание занавески, журчание воды в туалете, горячую подушку и гулкое пространство вокруг кровати. И к этому страху стало примешиваться чувство все более определенное, словно какое-то существо находилось в комнате. Оно стояло и шевелило тени на стене, отражалось бледным светом высокое, гибкое, оно наклонилось над Митей и прикоснулось к его телу, скользнуло по рукам и животу, по волосам, по лицу, и от этой ласки ребенок окаменел, и не было у него сил ни плакать, ни звать мать, а была только ровная покорная безучастность. А оно никуда не уходило, сидело на кровати, и когда Митя попытался захныкать, снова коснулось его, и звук застрял у ребенка в горле. Он не знал, сколько так прошло времени, пока наконец оно не встало и не ушло из комнаты, но облегчения Митя не почувствовал, обессиленный, он уткнулся в подушку и забылся.