Как много в этом звуке…
Шрифт:
— В подвал отнесли. — Жорка как-то сумел отвернуться и от Фартусова, и от ящика, и от толпы.
— Ночью? В подвал? Он же запирается!
— В окно… Там слуховые окна вокруг всего дома.
— Понятно. Следственный эксперимент продолжается. Прошу, граждане взломщики, берите ящик.
Поколебавшись, Ванька и Жорка взяли ящик с двух сторон, поднатужились и поволокли к дому. У слухового окна они поставили его на землю и оглянулись на Фартусова: что, дескать, дальше?
— Продолжайте, — сказал участковый. — Заталкивайте.
Сколько ни пытались малолетние взломщики просунуть ящик в квадратную дырку, он не проходил. Убедившись
— Слушаю вас внимательно, — сказал Фартусов.
— Ящик, наверно, был другой, — предположил Ванька.
— Других ящиков в киоске не было. Как дальше жить будем? Георгий Мастаков, слушаю тебя. Иван Жаворонков, ты не хочешь уточнить свои показания?
Нет, ничего больше установить Фартусову не удалось. Юные взломщики словно дошли до какого-то предела, за которым уже не властны были что-либо говорить. Но когда на следующий день следователь Ушаткин ознакомил ребят с показаниями словоохотливой старушки, им пришлось признать, что в краже участвовал и третий человек, имевший ключ от подвала. Более того, Жорка Мастаков вполне официально заявил, что пошел на это грязное дело только в знак протеста против недостойного поведения Мастакова Петра Григорьевича, который доводится ему родным отцом. Дергая носом, Жорка пояснил, что не было в его действиях ни отрицания нравственных ценностей, ни корысти, ни жажды прославиться, ничего не было, кроме вышеупомянутого протеста. И так посмотрел на следователя Ушаткина своими маленькими несчастными глазами, что тому стало ясно — обвиняемый говорит правду.
— Как же это, — проговорил присутствовавший при этом почти трезвый Мастаков-старший, — Жора?.. Неужели ты мог подумать?.. Неужели нельзя было как-то иначе?..
И все. Больше ничего внятного не смог сказать отец в свое оправдание. Он еще что-то мямлил, разводил руками, вскакивал со стула, снова садился и даже по неосторожности обронил слово насчет падения нравов нынешней молодежи. Следователь товарищ Ушаткин тут же подхватил эту мысль:
— Согласен с вами. Действительно, среди определенной части родителей наблюдается падение нравов, снижение ответственности за воспитание своих детей. Вы меня понимаете, гражданин Мастаков?
— Как не понять, все как есть понятно… — заелозил на жестком стуле человек с небритой, помятой физиономией. И все в кабинете невольно опустили глаза, потому что смотреть на него не было никаких сил.
Что сказать… Разумеется, на этот раз Мастаков-старший не осмелился пренебречь направлением на лечение от опасного заболевания. Вылечится ли он — другой вопрос…
Так вот, следователь Ушаткин, человек дотошный и проницательный, установил, что ящик ни в какое окно не втаскивали, его попросту внесли по кирпичным ступенькам в полуподвал. Дверь была предусмотрительно открыта, а открыл ее сам хозяин мастерской Евгений Дуплов. На допросе он возмущался, пожаловаться грозил, но когда экспертиза установила, что провода сигнализации перекушены именно его кусачками, Женька говорил уже меньше прежнего, а возмущение исчезло вовсе.
А в полуподвале, помимо ящика вина, нашли и кое-что другое, заинтересовавшее следователя куда больше, чем разнесчастный портвейн.
А суть истории неожиданно всплыла в разговоре, состоявшемся между участковым инспектором Ильей Николаевичем Фартусовым и нарушителем Иваном Жаворонковым в присутствии его старшей сестры Валентины.
— Скажи мне, Иван, — спросил Фартусов, — почему ты пошел на это преступление после того, как я просил тебя быть примерным? Почему?
— Деваться некуда было, вот и пошел.
— Выходит, тебя принудили силком?
— Да никто меня не принуждал! Сам пошел.
— Чтобы меня проверить? Над милицией посмеяться?
— Как же было не пойти, — ответил Ванька, — если позвали!
— Но ты же знал, что так нельзя, что это нехорошо?
— Знать-то знал, а куда деваться? Тебе доверие оказывают, своим признают… А ты вроде пренебрегаешь, трусишь…
— Ишь ты! Значит, неудобно было отказаться? Несмотря на то, что я предупредил тебя? Я, допустим, пошутил, но ты-то этого не знал?
— Вы сказали мне, чтоб я не проболтался… Я и молчал. — Ванька свел вместе свои светлые бровишки, задумался, как бы доходчивее объяснить простые вещи этому настырному участковому. — Если бы я сказал ребятам, что милиции все известно, я бы их подвел… Я подумал и решил никого не подводить. И пошел.
— Зная, что попадешься?! — восхитился Фартусов.
— Ну да, — уныло подтвердил Ванька. — А что бы вы на моем месте сделали?
— Я? Да я… М-м… — Фартусов пригладил усы и лишь после этого смог ответить: — Я бы постарался отговорить своих друзей.
— Отговаривал, — вздохнул Ванька.
— А они?
— Решили, что, трушу. И я пошел.
— Из самых лучших побуждений?
— Наверно…
Появившаяся на кухне Валентина прервала их беседу, но Фартусов про себя решил, что тема не исчерпана. И развивать ее придется не только с Ванькой, но и с его сестрой.
А она в эти минуты, расставляя чашки на столе, была как никогда оживлена, но, думая о Фартусове, опять допускала ошибку. Ей казалось, что он потрясен ее новым платьем, сбит с толку ласковым голосом, восхищен прической. На самом же деле не видел Фартусов ни платья, ни прически, он видел Валентину всю, и вся она ему нравилась. Молчал же он по той причине, что был ошарашен открывшейся перед ним истиной — преступление Ванька совершил из самых лучших побуждений. Оказывается, он забрался в киоск, чтобы подтвердить свое достоинство, он готов был даже понести наказание, лишь бы не подвести людей, которые ему доверились.
«Как бывает! — думал Фартусов со смешанным чувством восторга и возмущения. — Это какую же невероятную бдительность надо иметь, чтобы предусмотреть подобные нравственные устремления подрастающего поколения!»
Мысль эта показалась ему настолько важной, что он в задумчивости не заметил, что вот уже больше минуты неотрывно смотрит в глаза Валентине. И был взгляд его так тверд, что Валентина смутилась, пролила чай прямо на присланную родителями заморскую скатерть, напрочь забыла, о чем говорила, и, странное дело, несказанно всему этому обрадовалась.
А Ванька, о, Ванька! По своей испорченности он все понял гораздо раньше Валентины, раньше Фартусова, понял и стыдливо опустил глаза.
Встретимся на очной ставке
Придя с работы домой, Витя Емельянов застал свою жену в крайне расстроенных чувствах. Более того, Нина рыдала, а последний раз, как он помнил, она вот так безудержно плакала лет двадцать назад, когда выходила за него замуж. Но тогда и причитания, и жалобы на несчастную судьбу полагались по старинному обычаю. Теперь же ничего похожего на свадьбу не предвиделось.