Как мы бомбили Америку
Шрифт:
Леди на Мерседесе
Ночевать в мокрой одежде, в мокром лесу под дождём — не самая приятная вещь на свете. Опыта у нас не было, но что-то подсказывало, что это именно так. Мы продолжали отчаянно оттопыривать большие пальцы рук навстречу проезжающим машинам. Люди возвращались с работы. Их ждали тёплые сухие дома и ужин. Им было неохота сажать в машину грязных засранцев, голосующих на опушке леса.
— Смотри баба на мерсе! — крикнул Юкка, кивнув на одну из машин. За елозящими дворниками виднелось лицо женщины.
— Редкая тачка для Штатов…
Вдруг серый Мерседес остановился. Мы переглянулись и бросились к нему.
— Спасибо, мэм! Большое спасибо! — наши глаза лучились неподдельным счастьем, встречаясь в зеркале заднего вида с голубыми глазами блондинки среднего возраста.
— Плохая погода, — усмехнулась она.
— Да уж.
— Куда вас подбросить?
— Как можно дальше на северо-восток, мэм. Мы едем к океану.
— Где собираетесь ночевать?
— На улице, мэм.
— У вас есть палатка?
Я не понял и уточнил у Юкки по-русски.
— Что она сказала?
— Она спросила, нет ли у нас палатки.
— Какой палатки?
— А хрен её знает.
— У тебя нет платки?
— Нет, а у тебя?
— У меня тоже нет.
— У нас нет палатки, мэм, — ответили мы хором. Я даже как-то презрительно. С детства испытываю презрение к палаткам. Мне кажется, что если оказаться в палатке, то какой-нибудь жук обязательно заползет в трусы. Я создан для дворцов, а не для палаток.
Дама покачала головой. Дальше ехали молча. Она первая нарушила тишину.
— Ночуйте у меня, ребята.
На миг мы задумались. А что если дамочка людоед? Но было не до размышлений.
— Это очень любезно! Спасибо, мэм! — мы радостно переглядывались и хлопали друг друга по коленкам.
Подъехав к небольшому вагончику, «Мерседес» остановился.
— А вот и мой дом.
Мы вышли. Это был обычный трейлер. В таких целые семьи отправляются на отдых. Трейлер стоял на фундаменте. К нему была пристроена веранда и пара комнат. Бывает, ездишь на мерсе, а живёшь в трейлере. Такие дела. Даму поджидала семья — парочка охотничьих английских собак и голубой волнистый попугай.
— Вон ваша комната, — кивнула дама на дверь слева. — Раздевайтесь, я брошу ваши шмотки в сушилку.
Мы незамедлительно последовали её совету, а через десять минут уже сидели на диване в трусах и смотрели телевизор. Я прятал свои ноги. Они посинели, их покрасили мокрые кеды. Пальцы снова стерлись. Я незаметно отодрал кусок ороговевшей кожи со старого волдыря и бросил в мусорное ведро. Промахнулся, кожа шлёпнулась рядом. Не зря в школе меня выгнали из баскетбольной команды. Одна из собак понюхала кожу и сожрала. Хозяйка ничего не заметила. За стеной уютно шумела сушильная машина наполненная нашей одеждой и полотенцами, которые начали было протухать.
— Хотите сэндвичей?
— Хотим, мэм!
Дама сварганила пару сэндвичей, вкуснее которых мы не ели ни до, ни после. Собственно, это была основная еда за тот день. Утром пакетик сахару из закусочной, в обед — парочка накетсов от парней на «мустанге».
— Хотите посмотреть альбомы по искусству? Я училась живописи в Париже. — мы кивнули. Юкка из дипломатических соображений, я искренне.
— Мы обожаем искусство!
— О, грэйт! — воскликнула дама и присовокупила к нескольким толстым томам папку со своими работами. Смотреть произведения новичков всегда непросто. Особенно когда они так себе, а их автор приютил тебя и обогрел. Акварельки, подсунутые дамой, оказались жалкими ученическими попытками изобразить окружающую среду. Ей явно не хватало мастерства и вкуса.
— У вас тут красивая природа, — сказал я, наткнувшись на очередной вялый пейзажик.
— О, да! — воскликнула мадам. — Я выставляла эту работу в прошлом году на конкурсе штата среди художников-любителей.
Юкка не стал утруждать себя игрой в культурного мальчика и быстро вернулся к телевизору. Я же, внимательно изучив работы гостеприимной леди, принялся за альбомы. Больше всего мне запомнился Вермеер. Я любовался лицами его персонажей, складками их одежды, тонко изображенными географическими картами, висящими на стенах его интерьеров. Юкка пошёл отлить.
— Обожаю Вермеера, — я собрался было поставить альбом обратно на полку, но тут дамочка навалилась на меня всем телом и заткнула рот поцелуем. Я держал альбом, как щит, и тихонько мычал. Она отпрянула от меня, не найдя ответа моих губ.
— Я тебе не нравлюсь? Меня зовут Энн.
— Ну что ты, Энн… Ты такая красивая… Я Алекс, очень приятно…
— Я никому не нравлюсь. Меня считают психованной.
— Энн, я не считаю тебя психованной. Просто был трудный день…
Из-за стены донесся звук спускаемой воды.
— Я хочу подарить тебе что-нибудь на память, — сказала Энн, одергивая юбку. Она пошарила по столу и вручила мне дорогой японский карандаш со сменными стержнями.
— Знаешь, я из семейства Карнеги. Слыхал о таком? Карнеги-холл в Нью-Йорке наших рук дело. В семье я изгой. Живу здесь, в трейлере. Участвую в местных выставках…
Юкка вернулся в комнату.
— Вы устали, ребята. Отправляйтесь спать.
— Спокойной ночи, Энн.
— Спокойной ночи.
Новый день
Какой-то латинос завёз нас не в ту сторону, после чего мы упрямо пёрли обратно. «Вива Куба и всё такое», — подумали мы, завидев латиноса, но вскоре поняли, что он везёт нас не туда. Попросили тормознуть, парень не понял, мы попросили ещё раз, он опять не просёк. Я с ужасом догадался, что латинос ни слова не понимает из того, что мы ему говорим. Он совсем не знал английский. Пришлось бурно жестикулировать, кричать и даже прибегнуть к угрозам, чтобы чувак наконец тормознул. Тупость потомка великих майя привела к тому, что мы отъехали в сторону мили на полторы.