Как мы бомбили Америку
Шрифт:
Ночью мы спали как убитые, хоть у нас и были опасения, что мисс Энн завалится к нам с топором и порубит на мелкие кусочки. Мисс Энн не приходила. Утром мы тихонько встали и вышли на цыпочках из вагончика, не прощаясь. Не хотелось будить мисс Энн. Да и к чему эти неловкие утренние прощания.
Когда я обернулся на трейлер в последний раз, то увидел, как за окном мелькнуло её лицо. А может, показалось. Я, было, почувствовал себя неловко, но быстро обо всём позабыл. Нам предстоял долгий путь на северо-восток.
Пот капал со лба. Мы шли вперёд. Мимо опрятных домов из кирпича. Мимо ветхих
Мы преодолевали пешком милю за милей.
— Прикинь, сейчас за поворотом лежит сумка, а там бутылка воды и десять тысяч, — мечтал Юкка.
— Позавчера ты хотел двадцать.
— Десять тоже сойдёт.
— Точно. Десятка зеленью и два гамбургера из Макдоналдса.
— Лучше из Бургер-Кинга.
— Я в Бургер-Кинге никогда не был.
— Я тоже, но говорят, там вкуснее.
За поворотом была только пустая дорога и мы рассуждали дальше.
— А что бы ты с деньгами сделал? Маме отослал? — спрашиваю я.
— Пять штук маме, а на остальное купил бы ферму в Эстонии, на берегу озера.
— И что б ты с этой фермой делал?
— Овец бы разводил.
— Ты бы сидел в этой дыре и разводил овец?!
— А что, мясо, шерсть. Сыр можно делать. Можно управляющего нанять. Хорошая инвестиция.
— Не знаю, нестабильно как-то. Передохнут ещё…
— А ты бы что сделал?
— Ну… — я сплюнул. — Прогулял бы сразу штуки две, две-три родителям, а остальное… остальное дал бы хорошему режиссёру на фильм.
— На пять штук фильм не снимешь.
— Ну, можно снять короткометражку и попасть в Канны.
— Короче, ты бы все деньги проебал, — Юкка сплюнул.
— Почему проебал?
— Потому что всё бы отдал и ничего бы не получил.
— Как ничего? — обозлился я. — А фильм?
— Да кому нужен короткий фильм?! Кто его будет смотреть?!
Я задумался.
— Плохая инвестиция, — добил меня Юкка.
Дорога пошла резко в гору, мы насупились и преодолели подъём молча.
— Нормальная инвестиция. Вклад в ноосферу.
— Во что?
Мы остановились отдышаться. Вокруг расстилались холмы, засаженные ёлками, предназначенными для Рождества. Ёлки были ещё маленькие, но через пару лет они подрастут, их срубят, и они украсят миллионы домов. Станут волшебными феями праздника, что бы спустя неделю оказаться на помойке. Рождественские ёлки, словно камикадзе. Всю жизнь их готовят к великой миссии, Светлому празднику, где им суждено сыграть ключевую роль. Горят свечи, хлопают пробки. Радость и счастье царят кругом. Но настанет утро, и всё вернётся на прежние места. Как американские моряки сметали за борт горящие истребители японских смертников, которым так и не удавалось протаранить многометровой толщины палубы, так хозяева домов выбросят ёлки за дверь, предварительно сняв с них украшения, словно лишив наград перед казнью.
— Ноосфера, это облака энергии вокруг нас, которые пополняются произведениями искусства и добрыми делами. Вернадский придумал.
— Который цирк открыл?
— Почему цирк?
— Цирк на проспекте Вернадского?
— Нет, он учёный, цирк тут ни при чём.
— Как фильм может стать энергией?
— Все вещи и поступки имеют как бы двойников в нематериальном мире. Искусство порождает самых сильных двойников.
— Сань, ты знаешь, я в такие вещи не верю. С энергии денег не срубишь. Получается ты их всё-таки проебал.
— А, по-моему, инвестировать в вечность надёжнее, чем в стадо овец.
Мы взвалили сумки на плечи и двинули с горы. Я думал о ноосфере и сумке с деньгами. Вскоре нас подхватил какой-то мужик в рабочем комбинезоне. Девчонки, держащие сигареты на отлёте и добропорядочные фермеры с лицами пациентов психиатрических клиник ехали мимо. Нас подвозили только работяги. Мы сидели на занозливых досках. На кучах навоза. Рядом с овцами и курами. Жали мозолистые руки. Раз за разом повторяли свою историю. Кивали в такт то кантри, то року, то диско, звучащим из автомобильных приёмников. Водители рассказывали, что автостоп вышел из моды лет двадцать тому назад. Раньше достаточно было поднять руку, и выстраивалась очередь из машин. Теперь народ напуган. Много преступлений, да и времена изменились. Один лихой дядька резко повернул руль, и я вывалился из кузова на полном ходу.
— Бля! — было последним моим словом. Не совсем последним, конечно. Последним, которое я сказал, ещё находясь частью тела в кузове. Мне повезло. Я свалился в грязь придорожной канавы. Мордой в жёлтую жижу. Обошлось без переломов. Только коленка немного побаливала. Поднявшись, я обнаружил железный штырь, торчащий в нескольких сантиметрах от места, где в грязи отпечаталась моя физиономия. Я расхохотался. Грузовичок дал задний ход.
— Извини, старик! Держись крепче! — крикнул водила. Я забрался в кузов. Мой оранжевый комбинезон, и раньше не отличавшийся чистотой, выглядел совсем жалко. Юкка протёр мне лицо.
— Как камуфляж.
Мы и впрямь стали походить на партизан. Если мы не ехали, то шли по холмам, прислушиваясь к звуку моторов. Словно панфиловцы, поджидавшие фашистские танки. Чем больше будет танков, то есть машин, тем лучше. Мы со всеми справимся. Дорога пошла лесом, мы остановились передохнуть. Юкка решил прогуляться.
— Смотри! — крикнул он, присев на корточки. Я подошёл прихрамывая. Юкка рассматривал огромную кучу дымящегося дерьма, ковыряя в нём палочкой.
— Насрал кто-то ОЧЕНЬ большой… И насрал недавно… — сказал Юкка и многозначительно посмотрел на меня. Я со страхом оглядел дебри, темнеющие вокруг. Оттуда доносился гвалт из птичьих криков, треска кузнечиков и других звуков, принадлежность которых была для нас тайной.
— П-пойдем отсюда, — предложил я.
Хромоту как рукой сняло. Мы подхватили сумки и, оглядываясь, дали стрекача. Не то чтобы мы бежали, но поднажали, как чемпионы по ходьбе, ожидая, что из леса вот-вот выскочит чудовище и кинется вдогонку.
В гору. С горы. В гору. С горы. Мы шли к океану. «Три раза, не моя зараза. Не папина, не мамина, а чужого дядина», — твердил я детское заклинание, плюя через левое плечо, завидев мёртвых зверьков. Их было множество, моя голова была фактически постоянно повёрнута через левое плечо, а слюны едва хватало.