Как мы бомбили Америку

Снегирев Александр

Обретя твёрдую почву под ногами, Юкка заодно обрёл и свою прежнюю походку. Он вышагивал по асфальту Вильямсбурга словно молодой гангстер, полный амбиций и помыслов. Я же, как и прежде, двигался чуть позади разболтанным шагом юного повесы без определенных жизненных ориентиров. Вдоль автомобильных дорог лежали знакомые трупики задавленных зверьков. Лаки пояснил, что это еноты. Они находились на разных стадиях разложения и мы, регулярно проходя мимо, с интересом наблюдали за их эволюцией.

— Крошка енот, — приговаривал Юкка, присев на корточки рядом

с трупиком с серым ушком, который ещё вчера был свеженький, а сегодня уже полон белых червей.

— Смерть порождает жизнь, — Юкка сковырнул червей палочкой.

— А я считаю, что это опоссумы. По крайней мере, мне это слово больше нравится — опос-сум, — рассуждал я, разглядывая другого мёртвого меховика с белым хвостиком, который пару дней назад был жирный, а теперь сдулся, как мяч.

Так прошла первая неделя в мотеле «Джордж Вашингтон Инн», расположенном на улице Пакахонтас-трэйл в колыбели американской демократии городе Вильямсбурге.

Первая любовь

Простыни. Наволочки. Пододеяльники. Постелил — разгладил — заправил. Полотенца: три для душа, два для рук, два для лица. Так в каждой комнате.

Юкка в это время натирает до блеска фаянс раковин. Моет кафель и полирует специальной пеной тумбочки около кровати.

— Слушай, расскажи про первую любовь, — попросил я друга.

— Про свою?

— А про чью же!

— Про свою потом расскажу, а вот был у меня одноклассник, Митя Чирков. У него шланг был двадцать два сантиметра! В четырнадцать-то лет! Мы мерили!

— Повезло парню, — задумчиво проговорил я.

— Повезло… он из-за этого пидорасом стал!

— Почему?

— Первая любовь! — усмехнулся Юк. — Ему одна девочка нравилась, Маша Запашная. Однажды они пошли на чердак… Ну и он ей там всё порвал на хрен.

— Хреново.

— Не то слово, хреново! У них обоих это был первый раз! Машу потом родители в другую школу перевели. Больше Митька её не видел, а девок стал бояться, как огня. Комплекс вины, наверное. В прошлом году он, кстати, прыгнул из окошка. После того, как вместе с братом укокошил своего папашу.

Я скомкал грязные простыни и швырнул в коридор.

— А мне отец рассказывал, как их прапоры нажрались, а когда водка кончилась, надели на члены бутылки.

Юкка внимательно слушал. Я продолжил.

— Зачем им это понадобилось, не известно. Потом они и сами понять не могли. Короче, оказалось, что бутылки не снимаются. Вызвали «скорую».

— Ну что, орлы?! — приговаривал доктор, пристально разглядывая «больные» места. Так и сказал «орлы»! Прапоры пили водяру «Белый орёл»!

— Сняли? — спросил Юкка.

— А ты как думаешь?! — расхохотался я на его вопрос. — Льдом обложили и сняли. Великая вещь медицина.

— Слышь, а ты не гонишь? — Юкка вдруг засомневался. — Ты когда водочную бутылку последний раз видел? Туда член не засунешь!

— Ты чё! Зуб даю! — я перекрестился на католический манер, как делают итальянские футболисты после гола. — Про этот случай вся часть говорила! Спьяну и верблюд в игольное ушко пролезет — не заметит! Тем более, засунуть всегда проще, чем вытащить.

— Да уж… И как они после этого?

— Нормально, один потом рассказывал, что у него с тех пор слегка влево косит, но это, даже хорошо, женщин интригует.

— А первая любовь тут причём?

— Ни при чём. Просто после твоего рассказа вспомнилось…

Мы призадумались.

— Знаешь, а я лет в десять был влюблен в Алену Апину из группы «Комбинация», — нарушил тишину Юк.

— Два кусочека колбаски… — пропел я. — Да, крутые были времена.

Я подтыкал одеяло, а из туалета доносилось равномерное шуршание Юккиной тряпки о фаянс. В памяти всплыла одна история, самая трепетная история из моей жизни…

Впервые отец повёз нас с матерью на море, когда мне было девять лет. Крым ещё был нашим, и мы поселились на турбазе для офицеров бронетанковых войск неподалёку от Ялты. Жилось нам прекрасно, по утрам солдат из части отвозил нас на «уазике» на пляж, перед обедом забирал, а после опять отвозил и оставлял уже до вечера.

Я ползал в пене прибоя, собирал камушки, а отец шутливо кидался в меня медузами. Однажды нас даже покатали на пограничном катере. Летели искрящиеся брызги, и катер сильно ударяло о волны.

Однажды, когда мы вечером возвращались с пляжа, я развлекался тем, что, понарошку, «обстреливал» прохожих из маминого солнечного зонта. «Ду-ду-ду! Тра-та-та! Бдышь-бдышь!», — я представлял себя пулемётчиком бэтээра, разящим душманов. «Бубух»!!! — я «кинул гранату». Горная южная природа и трясущийся «уазик» подстёгивали воображение. Какому русскому, пусть даже ребёнку, оказавшемуся в горах не приходит мысль о непокорных маджахедах и нашем героическом экспедиционном корпусе. Родители меня не одёргивали, прохожие крутили пальцем у виска. И тут произошло чудо; красивая дама, ровесница матери, с загорелым телом спортсменки, ответила мне. Я «всадил» в неё целую «очередь», целясь в обтягивающую футболку и белые шортики, а она… Она пригнулась, уклонившись от воображаемых пуль, сложила ладони вместе, образовав «пистолет», и сделала один единственный выстрел. От неожиданности я застыл, разинув рот. Дама усмехнулась, подула на «ствол», расцепила ладони и поправила тёмные очки. Она «убила» меня. «Уазик» вошёл в поворот, я высунулся по пояс из окошка… «Саша, а ну залезай обратно»! — рассердилась мать.

С тех пор я видел много красавиц, но пуля той, с крымского побережья, навсегда засела в моём сердце.

Была не была! Раз уж речь зашла о первой любви… Я рассказал эту историю Юкке.

Из туалета донеслось.

— Что за сопли, чувак! Стрелять в девять лет из зонтика по бабам! Ха-ха! Я ещё в нулёвке лазил пальцами в пизду Нины Майоровой.

Это был нокаут.

— А кто такая Нина Майорова… учительница? — услышал я свой упавший голос.

— Одноклассница! — Юкка торжествовал. Хрупкая карта моей первой любви была бита.