Как мы бомбили Америку
Шрифт:
Кис увлекался не только питьём химикатов, но и кунг-фу. На кухне он трудился в клубах пара, представляя себя героем боевика. Мытьё посуды было для Киса борьбой со злом. Молниеносными движениями, на выдохе, он смахивал объедки с тарелок.
Выдох.
Загонял новые партии посуды и приборов в клокочущую машину.
Вдох.
Выгружал раскаленные фарфор и серебро.
Выдох.
Расшвыривал все по полкам.
Выдох. Вдох. Выдох. Вдох.
Кис обожал Брюса Ли.
— Брюс Ли мой кумир! — как-то поделился он со мной, когда в особо тяжёлый пятничный вечер мы боролись с грудами грязных тарелок бок о бок.
— Когда работаешь с кипятком, парень, перестаешь чувствовать боль, — говорил Кис, пронося мимо стопку раскалённых тарелок только что из мойки. Стоило отвернуться, как Кис бросал тарелки и дул на пальцы.
После закрытия мы по очереди мыли пол. Любой бы просто возил шваброй по кафелю, но только не Кис. Его мускулы заранее начинали перекатываться. Наконец он хватал швабру и тыкал ею в ведро, словно копьём. Затем Кис выбрасывал швабру вперед.
Выдох.
Подбирал к себе.
Вдох.
Он отжимал швабру с такой же со страстью, как если бы сворачивал шею поверженному дракону.
Потом мы вместе волокли на улицу переполненные мусорные баки. Во дворе стоял огромный контейнер. Кис вскакивал на него и буквально отрывал крышку. Перед ним был злобный тигр, и Кис разрывал ему пасть.
Кис был настоящим героем кунг-фу. Хореографом ресторанного конвейера.
Вздёрните его
В свободный послеобеденный час мы продолжали походы в городок, где писали письма родным в Интернет-клубе библиотеки. На улицах города попадалось много ряженных по моде трёхсотлетней давности. На футбольном поле для туристов разыгрывались типичные сценки из тогдашней жизни. Пожилой чёрный раб вёз тележку за маленькой белой девочкой, а две хозяйки ссорились из-за капусты. Одним погожим днём мы застали повешенье.
— Он украл у меня курицу! — вопила беззубая тётка в чепце, тыча пальцем в патлатого бедолагу, схваченного солдатами в красных британских мундирах.
— Он вор! — заходилась тётка.
— Вор!!! — ревела толпа зевак в шортах и кроссовках.
— Вздёрнуть вора! — крикнул мужичок, одетый в бархатный камзол с манжетами.
— Вздёрнуть!!! — подхватила толпа.
Солдаты потащили беднягу к эшафоту.
Мы шли мимо, но решили остановиться и досмотреть до конца.
Тем временем вора загнали на эшафот, подталкивая штыками. Палач завязал ему глаза. Рядом копошился священник.
— Этот человек осуждается законом города Вильямсбург на смерть! — зачитывал приговор толстяк в треуголке. Он, видимо, исполнял роль шерифа или кого-то от власти.
Туристы с фотоаппаратами наизготовку напирали. У самых нетерпеливых заранее полыхнули вспышки. Солдатам пришлось сдерживать натиск толпы, держа ружья наперевес. Спустя века казнь не утратила привлекательности.
— Пощадите! — вдруг завопил осуждённый и, пихнув священника, попытался бежать. Толпа заулюлюкала, дружно сомкнувшись. Лишать себя зрелища народ не хотел. Палач грубо скрутил бедолагу, пригнув его к полу, и заломил руки. Преступник стих…
Я вспомнил Рязань и наш последний военный городок перед назначением отца в Москву. У мамы была коричневая курица Свинушка. Я любил искать в ящике с сеном тёплые яйца и таскать пушистую Свинушку на руках. На девятое мая её решили зарубить. Срочно потребовался суп, да и переезд в Москву был на носу… Мне велели не смотреть, но я подглядел. Отец прижал кудахтающую Свинушку к деревянному, выщербленному бруску и отрубил ей голову топором. Курица какое-то время бегала без головы по траве. Мама стояла в светлом платье в голубой цветочек, опустив глаза.
Свинушку ощипали и опалили, чтобы избавиться от оставшихся перьев. Внутри у неё обнаружилось множество зарождающихся яиц в разных стадиях. Одно было совсем большое, с мягкой скорлупой, другие мельче. Они напоминали кисть жёлтых виноградин…
Священник перекрестил вора и сошёл с эшафота. Заиграла барабанная дробь. Мы встали на цыпочки.
— Именем Бога и Короля!!! — завопил толстяк в треуголке. На шею вора накинули петлю.
Барабанная дробь стихла. В полной тишине под преступником раскрылся люк, и он затрепыхался в петле. Толпа взорвалась аплодисментами и рёвом.
Перекладина опустилась и актёр исчез в люке целиком, а через секунду выбежал из-за эшафота и глубоко поклонился зрителям. Остальные участники представления тоже кланялись.
— Неплохо, — сказал Юкка. — У нас бы тоже можно было стрельцов на Красной площади вешать или юнкерам яйца отрезать.
— Да, нам есть что показать, а мы стыдимся, — посетовал я. — Не ценим свою историю.
В тот день мы купили в сувенирном магазине пару открыток со сценой повешенья и отослали домой. Пусть родные порадуются.
Комната триста семь
Однажды утром мы обнаружили, что в комнате триста семь поселилась колоритная парочка: седоусый громила-байкер и фигуристая мадам слегка за сорок. Её грудь нас сразила. Сиськи так и распирали майку, словно каменные формы сталинских работниц. Увидев эту грудь, мы потеряли покой.
На следующий день была предпринята вылазка. Когда байкер с подругой укатил в город, мы пролезли в их комнату. Постель была разбросана, на полу валялось соблазнительное дамское бельё. Я зарылся носом в подушки.
— О, мама мия! Что за баба!
Юкка сел с краю, задумчиво вертя в руках её стринги.
— Что за баба! — подвывал я.
Юкка поднёс трусы к лицу и глубоко вдохнул. Я придвинулся и тоже вдохнул. На полу стояла целая банка смазки для анального секса. Мы схватили эту банку, открыли, забрались пальцами в густую массу. Так и сидели, забыв обо всём, перемазавшись смазкой и нюхая чёрные стринги. Что за баба! Если бы вы только её видели!
— Алекс! Джей! Где вы?! — донеслись со двора крики Олимпии. Морок отступил.