Как мы бомбили Америку
Шрифт:
— Мы с Олимпией присматриваем за ним по ночам. Сиделки слишком дороги.
Странный денёк
Постепенно перед нами стал открываться механизм этой семейной машины греческого производства. Бельмондо и Олимпия были своего рода рабами, которым доставалась самая тяжёлая работа, и никого это не смущало. Он вкалывал на кухне, она в мотеле. Они выполняли роль ночных сиделок при престарелом господине Папарисе. И они же были самыми бесправными членами семьи. В обмен на видимое благополучие
— Знаете, как тёща заставляла меня работать, когда я только женился на Марианне? — говорил нам Бельмондо на кухне, горько усмехаясь. — Я ведь тоже начинал салатником, как ты, Алекс. Она запирала меня в холодильной комнате и не выпускала до тех пор, пока я всё не вычищал до блеска. — Я вспомнил рассказ Мишель. — И так каждый вечер. Когда умер мой отец, меня даже не отпустили в Грецию на похороны. Некому было меня подменить на кухне. Вот так.
— Как же ты всё это терпишь?
— Ради Лицы. Ради неё я из любого дерьмо выбью! Пусть только к ней кто-нибудь притронется!
Мы умолкли.
— Кстати, хотите, покажу одну штуку? Специально принёс.
Бельмондо достал из ящика стола что-то завёрнутое в тряпку.
— Держи, — он протянул свёрток мне.
Я удивился тяжести свёртка. Развернул. На ладони лежал чёрный пистолет.
— Обана! Круто!
— Браунинг. Одиннадцать в магазине, один в стволе, — с гордостью пояснил Бельмондо. — Больше всего на свете я люблю оружие. Ну и мотоцикл конечно. И Лицу.
Мы смотрели на пистолет, как зачарованные. Я вытянул руку и прицелился, ощущая тяжесть и власть. Бельмондо забрал у меня пистолет.
— Вот так он перезаряжается, — он собрался передёрнуть затвор, но не тут то было. Затвор не двинулся. Бельмондо дёрнул ещё раз. Заклинило. Совсем уж не по-пижонски он зажал пистолет коленками и сдвинул, наконец, затвор.
— Уф, заедает, — Бельмондо раскраснелся и покрылся испариной. Мне стало его немного жаль. Неловкую ситуацию прервала Робин.
— Алекс, мне нужен шоколадный торт и ванильное мороженое.
Я понёсся исполнять заказ, оставив Юкку любоваться чёрным ганом.
Робин была молодой мулаткой-официанткой с чрезвычайно пухлыми губами и порочными глазами, оправленными в круглые очки. Пока я резал торт, Робин пристально меня разглядывала.
— У меня к тебе разговор, Алекс, — сказала она, вонзая зубы в кусок мяса.
— Я в твоём распоряжении, Робин.
Она протянула мне другой кусок. Мясо было сочным.
— Хорошее мясо, — подмигнула Робин. — С хозяйской тарелки.
— В смысле?
— С тарелки госпожи Папарис.
Мне приходилось жрать объедки, но никаких «хозяйских тарелок» раньше для меня не существовало.
— Есть разговор, — продолжила Робин.
— О любви? — пошутил я.
— Что ты знаешь о любви! Вот ду ю ноу эбаут лав? — сказала Робин низким голосом и посмотрела на меня своими глазищами.
— Ладно, к делу, только никому ни слова. Обещаешь?
— Обещаю, а что за секреты?
Робин поманила меня пальцем. Я склонился к ее пухлым губам, которые с близкого расстояния напоминали две мягкие булки.
— Лица приглашает тебя покататься с ней по округе.
— Покататься? А почему это секрет?
— Она просто хочет показать тебе местность, а секрет потому, что девочка не желает, чтобы семья знала об этом.
Я сглотнул. Бельмондо улыбнулся из-за своей стойки. Уж не устраивают ли эти психи провокацию, чтобы завлечь меня в ловушку?
— А почему она сама не скажет?
— Она не хочет привлекать внимание. А мне Лица доверяет.
— Я должен подумать, Робин, — сказал я, протягивая мулатке торт и мороженое. — А ты, Робин, не хочешь со мной покататься? Я бы сразу согласился.
— Я замужем, Алекс.
— Мужу рассказывать не обязательно.
Робин расхохоталась и забрала торт с мороженным.
— Подумай, короче.
До закрытия я так ничего и не надумал, а вечером решил посоветоваться с Юккой.
— Только этого не хватало! Ты видел его пушку! Он тебя из неё и прикончит! А заодно и меня! Это провокация! Может, это сам Бельмондо подговорил Робин, чтобы нас проверить!
— У тебя паранойя!
— Может и так, только они тут все наглухо ёбнутые! Он только и твердит: «я за Лицу из любого дерьмо выбью».
— Ладно, не буду рисковать. Просто прикинусь веником. Как будто Робин ничего не предлагала.
— Кто там говорил, что когда на корабле появляются ган и девка, жди неприятностей.
— Про девку не знаю, а про ган, кажется, Станиславский, говорил.
— Плохое у меня предчувствие.
Золотой кулон
Дней через пять после того, как мы с Мишель покурили, к нам в комнату ворвалась Олимпия с плачущей толстухой.
— Алекс, это безобразие, ты знаешь, что это такое?!
Олимпия сунула мне под нос окурок самокрутки.
— Это бычок, а я причём?
— Это нашёл мой ребёнок, моя бедная Джессика! — взвыла толстуха.
— Ты причём?! — возмутилась Олимпия. — Ты хаускипер, мать твою, а этот бычок нашёл ребёнок прямо возле кровати! Так ты убираешься?!
— В какой комнате это случилось?
— В триста седьмой!
Я вспомнил, как Мишель положила бычок на прикроватную тумбочку, как мы про него забыли. С тех пор там никто не жил, и только теперь въехала толстуха с мужем и маленькой Джессикой.
— Извините, я недоглядел.
— А это случайно не вы с Джеем курили травку? — Олимпия докапывалась до меня со всей страстью стареющей неудовлетворённой женщины.
— Там жил какой-то байкер, наверное он, — соврал я.
Олимпия велела ещё раз всё протереть в чёртовой комнате. Я извинился перед лысоватым мужиком в шортах, который укачивал маленькую девочку в платьице, и тщательно вытер тумбочки, зеркала и телевизор. Ну, забыли окурочек, с кем не бывает.