Как мы предавали Сталина
Шрифт:
В своей публикации корреспондент «Красной звезды» процитировал ряд малоизвестных писем и показаний, и, как следует думать, ему действительно удалось познакомиться с некоторыми из документов или их фрагментами. Но о процессе как таковом в статье сказано мало. И лишь в одном случае Хорев со ссылкой на стенограмму затрагивает вопрос, на котором кратко останавливался Буденный: «Блюхер, в частности, как и Буденный, Алкснис, держался вовсе не пассивно. У Якира он (не ясно, кто именно: Блюхер, Буденный, Алкснис? – Г.Ф., В.Б. ), например, настойчиво допытывался о Гамарнике:
– Нельзя ли подробнее – о роли Гамарника в контрреволюционном троцкистском заговоре? Я думаю, вы знаете больше,
Вопрос оставлен Хоревым и без реплики Якира, и без собственного комментария. Буденный же пишет не только о том, какие показания о Гамарнике давали подсудимые, но и дает объяснение, почему о нем говорилось крайне мало: «Участие Гамарника в заговоре все подсудимые, безусловно, пытались скрыть, по-видимому, из тех соображений, что Гамарник, представляя из себя политическую фигуру, вербовал политсостав в армию и, видимо, был связан не только с верхушкой правых, троцкистов и зиновьевцев, известных нам, но и с рядом других ответственных гражданских работников» л. 65.
Через 10 с лишним лет после Хорева заявления о рассекречивании стенограммы процесса вторично появились в печати. В феврале 2004 г. на двух полосах газеты «Известия» была опубликована большая статья Юлии Кантор, где ее представили «первым за последние полвека читателем хранящегося в Центральном архиве ФСБ «дела о военно-фашистском заговоре»«. Публикаторы не вспомнили не только Хорева (1991), но даже А. Н. Яковлева (1988) и Шверника (1961–1964), а заодно с ними и тех избранных, кто подобно Викторову (1957) участвовал в подготовке реабилитационных справок по делу Тухачевского.
Что бы там ни было, но Кантор действительно знакомилась с материалами процесса: для убедительности в газете даже помещена фотокопия обложки стенограммы заседания Специального судебного присутствия. А что касается той статьи и других работ Кантор, то вне зависимости от собственной (и во многом спорной) позиции их автора подавляющая часть приведенных там выдержек существенно подкрепляет наш вывод о высокой надежности и точности записанных Буденным впечатлений о процессе. Маршал, к примеру, отмечает, что, признавая вину, Тухачевский в последнем слове «пытался очень туманно сказать, что в нем также сидели два человека: один – советский, а другой – враг», а Кантор словно пытается проиллюстрировать утверждение Буденного материалами процесса:
«Подсудимый Тухачевский: …Путь группировки, стащившей меня на путь подлого правого оппортунизма и трижды проклятого троцкизма, который привел к связи с фашизмом и японским Генеральным штабом, все же не убил во мне любви к нашей армии, любви к нашей Советской стране, и, делая это подлое контрреволюционное дело, я тоже раздваивался. Вы сами знаете, что, несмотря на все это, я делал полезное дело в области вооружения, в области боевой подготовки и в области других сторон жизни Красной Армии.
Преступление настолько тяжело, что говорить о пощаде трудно, но я прошу суд верить мне, что я полностью открылся, что тайн у меня нет перед Советской властью, нет перед партией».
То же можно сказать и о других процитированных Кантор выдержках из стенограммы суда. Но особенно интересна ее статья в той части, где говорится о том, как именно ей удалось получить доступ к архивно-следственному делу Тухачевского и материалам суда. Последние хранились в Центральном архиве ФСБ, и в ответ на письменное обращение «Известий» Федеральная служба безопасности подтвердила, что дело Тухачевского рассекречено, однако получить их для ознакомления… невозможно без официально оформленного разрешения кого-то из родственников на основе нотариально заверенной доверенности.
Абсурд ситуации очевиден: документы рассекречены, но доступ к ним закрыт под явно надуманным предлогом. Ведь если материалы процесса действительно содержат какие-то тайны личной жизни, тогда почему
Но дело не только в этом. Как разъясняет Н. В. Петров («Мемориал»), «разрешительная практика» такого сорта была регламентирована не буквой закона, а внутренними правилами самих силовых структур: «Требования, предъявляемые к исследователю архивными чиновниками на получение письменного согласия от потомков репрессированных для доступа к архивно-следственным делам, не соответствуют законодательству. С какой это стати право распоряжаться архивным делом репрессированного принадлежит его потомкам. В России по закону наследуется только право на имущество и авторское право, но никак не право распоряжаться доступом к документам государственных архивов (заметим, государственных, а не личных!)». С точки зрения здравого смысла, объяснить, почему потомки жертв политических репрессий наделены правом запрета на ознакомление с архивными материалами, можно лишь одним – тем, что раскрытие всей правды об их родственниках способно поколебать уверенность в справедливости проведенной когда-то реабилитации. Заинтересованы в сохранении status quo и нынешние российские власти. Вот почему вслед за Петровым и мы готовы повторить, что «порой складывается впечатление, что сокрытие истории и есть главный аспект национальной российской политики».
В 1990 г. с личного разрешения Председателя КГБ В. А. Крючкова возможность ознакомиться со стенограммой судебного заседания по делу Тухачевского представилась народному депутату Верховного Совета СССР полковнику В. И. Алкснису. В 1930-е гг. дед Виктора Имантовича командарм 2-го ранга Яков Иванович Алкснис занимал руководящие должности в Наркомате обороны, входил в состав Специального судебного присутствия, рассматривавшего дело военных. Но затем сам был арестован и приговорен к смертной казни по обвинению в принадлежности к латышской националистической организации в РККА.
Несмотря на широко декларируемую политику «гласности», все обращения Алксниса-внука в реабилитационную комиссию Политбюро ЦК КПСС под председательством Яковлева заканчивались ничем. Доступ к материалам процесса стал возможен только после обретения Алкснисом статуса народного избранника в высший законодательный орган Союза ССР, несмотря на отсутствие у него какого-либо родства с осужденными по делу Тухачевского лицами.
Знакомясь со стенограммой, Алкснис наткнулся на факты, которые расходились со многими клише времен горбачевской «перестройки», вследствие чего у него сложилось мнение о виновности Тухачевского и других осужденных с ним командиров. Впечатления от знакомства с материалами процесса он изложил в интервью малоизвестному и малотиражному журналу «Элементы»: «Мой дед и Тухачевский были друзьями. И дед входил в состав того судебного совещания, которое судило и Тухачевского, и Эйдемана. Интерес к этому делу еще более усилился после известных публикаций прокурора Викторова, писавшего, что Яков Алкснис вел себя на процессе очень активно, «топил» обвиняемых…
По стенограмме же – все наоборот. За все время процесса им заданы всего два-три вопроса. Но самое странное – это поведение обвиняемых. В газетах писали, что они все отрицали, ни с чем не соглашались. А в стенограмме – полное признание. Самого факта признания, я понимаю, можно добиться пытками. Но там совсем другое: обилие подробностей, длинный диалог, взаимные обвинения, масса уточнений. Отрежиссировать такое невозможно. Тут что-то загадочное…
О характере заговора мне ничего не известно. Но в том, что заговор внутри Красной Армии действительно существовал, и Тухачевский был его участником, я сегодня убежден полностью.