Как не потерять работу
Шрифт:
От мыслей о собственной печальной участи оказался один шаг до воспоминаний о жене. А ведь Смерть предупреждала, что я оказался не в том месте не в то время! Что же теперь со мной будет? С одной стороны, я все-таки ее законный супруг. А с другой — сколько нас было таких, мужей Смерти? Некоторые и до меня заканчивали жизнь в подвалах инквизиции — достаточно вспомнить графа-алхимика лорда Вайвора Маса, обвиненного в умышленном убийстве принца крови. Его, насколько помню, тоже подставили. И Смерть позволила ему умереть… Правда, она потом возненавидела его обвинителя, но и только. Не ждет ли меня такая же участь?
От отчаяния хотелось выть в голос. Обычно изломанные пытками, голодом, усталостью обвиняемые готовы дать любые признательные показания, лишь бы этот кошмар поскорее закончился. И часто так бывало, что костер иная ведьма воспринимала как избавление от мук. Через что еще предстоит мне пройти прежде, чем казнь перестанет восприниматься с ужасом и отчаянием?
Взгляд упал на две крысиные тушки, потом метнулся к двери. Знак запрета нарисован криво… это дает слабую лазейку… терять мне нечего…
Торопясь, встал на четвереньки и принялся разодранными пальцами чертить пентаграмму. Самую простую, небольшую. Было больно, но я нарочно нажимал изо всех сил, чтобы вытекло как можно больше крови. Терять все равно нечего. Даже если будет заражение — кого это станет волновать на костре?
Нужные слова заклинания слетали с губ. Без дополнительных инструментов, не помогая себе концентрационными пассами и прочищающими сознание эликсирами, провести обряд довольно трудно, но свежая кровь — сама по себе мощный катализатор. А если, не жалея, добавить собственных жизненных сил…
Занятый делом, я не заметил, когда в камере стало намного светлее. Словно потолок постепенно истончился настолько, что стал проникать свет с улицы. Кстати, уж не знаю как, но я чувствовал, что моя камера находится под землей на глубине примерно десяти локтей. Так сказать, чтобы заранее привыкнуть…
Рифмованные строки еще звучали в тишине подземелья, а багровые отсветы вечного заката и пряные запахи цветущего вереска уже окутывали все вокруг. Стены камеры отступили в стороны, растворяясь в тумане. Я стоял на грани между мирами, балансируя на самой кромке, с трудом удерживая сознание от желания соскользнуть в эту бездну. Не знаю, что удерживало от последнего решительного шага — инстинкт самосохранения или чувство долга?
— А-а-ах…
Сиплый вздох-стон прозвучал над левым плечом, и я, понимая, что сейчас допущу ошибку, все-таки бросил взгляд в ту сторону.
За спиной была тьма. Обычная тьма подземелья, сгустившаяся еще больше и как бы спрессованная, вытесненная закатным маревом, проникшим с вересковых пустошей. И в этой тьме ворочались чьи-то тени, осторожно подкрадываясь ближе.
— Это… это оно… аа-а-х… неужели… что это? — шелестели негромкие голоса.
— Кто здесь?
Тени заколыхались, забеспокоились, но любопытство пересилило, и они одна за другой стали придвигаться ближе, давая себя рассмотреть. Числом чуть больше дюжины — считать «по головам» было некогда, да и они то и дело перемещались, мешая сосредоточиться, — они на первый взгляд походили друг на друга как капли воды или клочки тумана. Лишь попадая в полосу багрового света, пришельцы один за другим меняли облик, на глазах превращаясь в тени незнакомых людей. Несколько мужчин разного возраста, от ровесников до стариков, и женщины. Эти как на подбор были стары и довольно уродливы — не потому, что такими родились, просто возраст никого не щадит. Может быть, в юности они и были прекрасны, но — увы и ах! — душа чаще всего имеет тот облик, какой имел человек в момент смерти. Ни один дряхлый старик после смерти не вступает на вересковые пустоши крепким юношей. Ни одна старуха не возвращает себе после смерти молодость.
— Вы кто?
— Ты-ы-ы, — души только сейчас с явным усилием отвлеклись от созерцания багрового тумана, явно видя в нем больше, чем живой и здоровый я, — ты… помоги-и-и… от-пусс-с-ти-и-и…
— Ага, — кивнул я, начиная что-то понимать. Ну конечно, здесь, в тюрьме, время от времени умирали под пытками или просто от старости, слабости или болезней заключенные. Даже сейчас от души одной из старух веяло остатками магической силы. Она и держалась чуть особняком, глядя прямо в глаза с каким-то странным выражением лица — не то презирала, не то жалела сбившегося с пути парня. За что в свое время арестовали и бросили сюда умирать других — неизвестно. То ли оговорили, то ли просто женщины попались под горячую руку закона. Из мужчин таких — обладавших крупицами магии знахарей и ведунов — набралось трое. Как маги и волшебники, они наверняка были слишком слабы, чтобы получить образование. В Колледж Некромагии, например, принимают отнюдь не всех, а лишь тех, чьи силы достигают определенного уровня. А для того, чтобы самим чего-то достичь, их сил вполне хватало. Кому-то из соседей не понравился «дурной глаз», на кого-то обиженный самоучка действительно навел порчу, за что и поплатился. Бывало, что гильдия магов и ведьмаков сама выслеживала и «сдавала» инквизиторам таких самозванцев, ибо, не умея правильно распоряжаться отпущенными природой силами, они часто допускали ошибки и дискредитировали настоящих волшебников. Самых ярых казнили, а тех, чья вина была невелика или кто вовсе попал сюда по ошибке, оставляли умирать в камерах. Ибо считается, что инквизиция не ошибается. Вот они, плоды ее ошибок. Их тела не получили должного погребения, и они обречены оставаться призраками этого места, до тех пор пока окончательно, до последней крошки, не истлеют их тела или пока не найдется некромант, который отпустит истомившиеся души на вересковые пустоши.
— Помоги-и-и… отпус-сти-и…
— Не мучь ты нас-с, с-с-сынок, — прошамкала одна из старух, протискиваясь вперед, — отпус-с-сти… дочка у меня там… дай свидетьс-с-ся напосс-следок…
— Дочка-то жива? — Сердце почему-то дрогнуло.
— Жива, жива, как ей живой-то не быть! — торопливо закивала старуха, а с той стороны багрового тумана уже шевелились другие тени, с нетерпением ожидая встречи с умершими родными и близкими.
— А у меня — с-с-сын… А у меня — мать хворая… — словно только того и ждали, загомонили-зашептали остальные призраки. — С-сколько лет не виделис-с-сь… отпус-с-сти… не держи…
Я сжал кулаки, борясь с приступом жалости к себе. Если не случится чуда и меня не выпустят — что вряд ли! — или не казнят, то и моя судьба — умереть вот так, в камере, забытым всеми, через несколько лет. Измученный недоеданием — сижу два дня, а еще ни разу не кормили, — усталостью, пытками и холодом, я стану жертвой тюремных крыс, которые наверняка хорошо освоились с ролью могильщиков, поедая останки ранее умерших заключенных. И моя душа останется призраком летать меж этих стен, не в силах удалиться от места своего последнего упокоения, — до тех пор, пока судьба не приведет сюда же другого несчастного некроманта, который согласится отпустить ее на вересковые пустоши.
— Я отпущу вас. Всех! — Призраки придвинулись вплотную, окружая кольцом, и едва не кинулись обниматься. — Но с одним условием!
Нежданные гости шарахнулись в стороны, как ветром сдуло.
— Приказывай, хоз-зяин, — через минуту или две прозвучало из задних рядов, — всс-се исс-сполним…
Было велико желание напоследок натравить их на здешних «хозяев» — кошмары наслать или вещички кое-какие попортить, но я усилием воли отогнал эту мысль. В конце концов, мстить я смогу и сам — после смерти!
— Летите на вересковые поля, — взмахнул рукой, подкрепляя свои слова пассом, — летите и будьте свободны. Но скажите моей жене… скажите ей, что я… что скоро я последую за вами! Пусть… не держит на меня зла и поскорее найдет себе нового супруга!
— Ис-сполним. — Призраки заколыхались, заволновались. Лишь некоторые — души тех, кто при жизни действительно были ведунами и чародеями, — смотрели пристально и пытливо. — Кто твоя жена? Где нам исс-скать ее?
— Не беспокойтесь! Она сама найдет вас! Спешите!