Как стать добрым
Шрифт:
— Слушай, Дэвид, я просто не представляю, как выпутаться из этой ситуации.
— О чем ты? Ну о чем ты теперь заводишь разговор?
Я попыталась подыскать слова — хотя они уже давно были наготове, те самые слова, которые я ему уже сказала однажды. Слова, которые взяла назад сегодня утром. Но, к счастью, они так и не пришли мне на язык — вместо этого я ударилась в слезы и рыдала, рыдала, рыдала, пока Дэвид не вывел меня из кафе на улицу.
С одной стороны, может, и хорошо, что я сходила с ума от происходящего; с другой стороны, я была смущена и несчастна; а с третьей, я понимала, чего хочу, но не могла заставить себя это сделать — из-за боли, которую это могло вызвать. Но стоило
Добравшись до машины, мы немного в ней посидели — Дэвид дал мне выплакаться.
— Так дальше не пойдет, — заявил он.
— Знаю. Мне самой надоело.
— Ты не хочешь рассказать, что все-таки происходит?
Типичный Дэвид. Типичный мужчина. Что-то же должно «происходить» с человеком, раз он находится в таком состоянии. Внезапно слезы положили конец сомнениям, и мне стало предельно ясно, что именно я должна сейчас сказать.
— Дэвид… У меня есть знакомый… ну, ты понимаешь.
Я сказала ему об этом, потому что знала, что больше никогда не увижусь с этим «знакомым», и была уверена в своем чувстве. Тем более, рано или поздно, Дэвиду все равно предстояло об этом узнать. В этот момент я совсем не думала, что для Дэвида мое признание может означать начало чего-то нового в жизни, а вовсе не конец старого, как для меня. То, что он знает меня вот уже четверть века, вовсе не означало, что он меня понимает и поймет меня теперь.
Сначала Дэвид никак не отреагировал на мои слова. Затем сказал:
— Ты сегодня сразу вернешься домой, нигде не задержишься?
— Да. Конечно. Мы обсудим это потом.
— Тут нечего обсуждать. Мне просто надо кое-что сделать — это касается экземы Молли. И потом, я хочу, чтобы ты присмотрела за Томом.
Я вела сама с собой какую-то игру, исключительно ради ощущений, которые та приносила. Игра выглядела примерно так: я сижу вовсе не в кухне собственного дома, присматривая за тем, как мой сын делает уроки, а в кухне какой-то простецкой небольшой квартиры. Но правилам игры — я здесь теперь живу после развода. Молли тут, естественно, отсутствует, потому что отказалась жить со мной и вообще презирает меня за то, что случилось (должно быть, Дэвид детально посвятил ее в смысл происходящего, нарисовав наиболее выгодную для него картину), а на все мои попытки завести разговор неуклонно отворачивается. Ужасная шутка, которую сыграл с нами Дэвид, расколов семью изнутри, была задумана с довольно прозаическим и дальновидным расчетом.
В некотором смысле эта игра весьма поучительна. Почему, например, я решила вообразить вместо этой кухни совершенно другую? Почему мне так тяжело представить себе, что я по-прежнему являюсь непременным участником событий — этого распада, происходящего в моей семье? Совсем не потому, что мне выпала столь жалкая роль, тем более что есть и смягчающие обстоятельства — я вовсе не так уж и виновата, что мой брак превратился в нечто ужасное и деградирующее, как вымирающий динозавр. Хотя, конечно, рисуя версию деградации, я смягчаю краски. Именно я обеспечиваю семью. Что из этого следует? Дэвид отводит детей в школу, Дэвид готовит им ужин и проверяет домашние задания, Дэвид забирает их из гостей, когда они ходят к нашим друзьям, точнее, к детям наших друзей, которых я в жизни не видела. Если бы мы с Дэвидом сейчас разбежались в разные стороны, мой уход был бы почти незаметен и произвел бы минимальные разрушения. Это была бы, так сказать, мини-катастрофа. В то же время уйди Дэвид — и мы бы просто не знали, что делать. Ведь по существу мужчина в доме — я. Да, папой в нашем доме являюсь я. И не только потому, что у меня есть постоянная работа, а у Дэвида ее нет. Вот отчего так легко представить семью без меня — уход отцов переносится спокойнее. Вот почему так нетрудно представить Молли объявившей мне бойкот — она никогда не выбирала между мной и Дэвидом, она всегда была верна только ему. Это нормально, если дочь дуется на отца, когда узнает, что он завел интрижку на стороне. Это и происходит сейчас в нашей семье — все завертелось, как по Фрейду. Неужели дошло до того, что Молли испытывает ко мне ревность?
— Том?
— Ну?
— Ты думаешь обо мне как о маме или папе?
— Чего-чего?
— Нет, ты, не задумываясь, просто скажи первое, что взбредет в голову: когда ты думаешь обо мне, кто я для тебя — мама или папа?
— Мама.
— Точно? Ты уверен? Ты ведь не сразу ответил — может, обдумывал пару секунд, а, признайся? Ты был смущен вопросом?
— Нет. Я думаю о тебе как о маме, а о папе — как о папе.
— Почему?
— Слушай, мам, я ведь в самом деле очень занят, давай потом? — Он тоскливо трясет головой.
Молли постоянно, с самого раннего возраста, страдала от экземы. Она проступала по всему телу: руки, ноги, пальцы, живот — никакие мази и диеты, а также всякие гомеопатические препараты не помогали. В то утро перед школой я намазала ей руки, покрытые болезненными на вид трещинами, сильнодействующим и, вероятно, чрезвычайно вредным гормональным кремом. Но по возвращении из школы Молли вбежала в гостиную и протянула мне совершенно чистые руки: на них не было и следа от экземы. Я задрала ей кофточку — на животе тоже никаких трещин и струпьев. Молли продемонстрировала мне ноги — там была та же картина. Минутой раньше у меня желудок подкатил к горлу, едва я услышала, как Молли с Дэвидом вошли в дом, — я заранее ужасалась, предвкушая вечерний разговор. Однако теперь мы обсуждали только внезапное исцеление Молли. Что, в самом деле, случилось с ее безобразными красными болячками? Экзема Молли оказалась несравненно важнее моего адюльтера.
— Просто поразительно, — сказала я.
— Он только дотронулся — и все прошло. С первого раза, — сообщила довольная Молли. — Прямо у меня на глазах.
— Он не дотрагивался, — встрял Дэвид. — Он мазал кремом.
— Ничего он не мазал, папа. Я же смотрела. Он вообще ничего не делал. Просто прикоснулся.
— Прикоснулся, но с кремом.
— Он просто притронулся, мамуля.
— Кто притронулся?
— Диджей «доктор ГудНьюс».
— Ах, ГудНьюс. Знакомое имя. Есть вообще что-нибудь на свете, чего не может диджей ГудНьюс?
— Он как-то сказал, что с экземой у него получается лучше всего, — заметил Дэвид. — Так что я подумал, стоит попробовать.
— Сначала спина. Теперь экзема. Довольно необычное сочетание. А как же специализация? Обычно медики годами учатся, чтобы освоить хоть что-то одно.
— А еще он снял папе головную боль, — похвасталась Молли.
— Что за головная боль? — спросила я у Дэвида.
— Обычная головная боль. У меня просто вырвалось, что временами побаливает голова, так он… просто помассировал виски. Это было здорово.
— Так. Значит, голова, экзема, спина. Да он просто волшебник, этот ваш доктор-диджей. Стало быть, еще двести фунтов?
— Ты считаешь, это не стоит того?
Недоверчиво хмыкнув, я отвела глаза в сторону, хотя определенно не знала, что хотела этим выразить. Откуда это во мне? Ведь я заплатила бы и в два раза больше, только чтобы Молли стало хоть немного лучше, но уж больно привлекательная возможность — невзирая на обстоятельства, пройтись по поводу Дэвида.