Как ты ко мне добра…
Шрифт:
— Я работу не ищу и никуда пока не ухожу, не понимаю, с чего вы взяли…
— Бросьте, бросьте, бросьте… — Ивлиев захохотал. — Нехорошо скрываться от старых друзей. А может быть, я как раз и помогу. У меня для вас есть очень заманчивое предложение. Ну как, рады?
— Чему я должен быть рад?
— Ну как чему? — Голос Ивлиева постепенно остывал. — Какой вы, право! Неужели мне уговаривать вас надо? Такие предложения на улице не валяются. Завсектором — это не шутка, возможность докторской, очень реальная возможность, известная независимость, научная, ну и все такое…
— Я не ищу работы, Владимир Иванович, вы напрасно побеспокоились.
— Ах вот как! Мне говорили, что у вас… характер, но чтобы настолько — я не ожидал. Неужели это из-за той мелкой
— Логика есть, Владимир Иванович, только она у нас с вами разная. Я вас обидеть совсем не хочу, но работать с вами не буду никогда, это против моей совести. Извините.
Он положил трубку, весь дрожа от ярости, словно опять стоял в том ненавистном кабинете. Ишь, как вывернул все, наглец! И как он узнал его телефон? Значит, опять вынюхивал, наводил справочки, расспрашивал… Нет, Михальцев с его холодной щепетильностью, с его презрением к сантиментам был в тысячу раз лучше, выше. Он был по-своему прав, и Роман его уважал, а этот… И все-таки, что это было? Разве не признание его, Романа, заслуг? Разве не победа? Значит, он почувствовал, что в нем есть многое, чем можно поживиться, иначе бы Ивлиев так в него не вцепился. Вот в чем дело, он, Роман, талантлив, талантлив! Как мама в ее игре, но только по-своему. Он талантлив! Но об этом некому рассказать, не перед кем похвастаться. И мама его не поймет, ведь от этого ровно ничего не меняется в его жизни. И от Веты он скрывает свое сложное, двусмысленное положение. Он вздохнул и снова полез на лестницу дочищать люстру. Месяц подходил к концу, скоро все должны были вернуться из Сочи.
Но они не вернулись.
От Веты пришло письмо. Она писала:
Мы отдыхаем прекрасно. Здесь все цветет, всюду розы, я никогда не видела такого количества роз. Место у нас очень удачное, на самом берегу, рядом с городским пляжем, вечерами все выходят на набережную гулять, и мы тоже ходим. Здесь все рядом — и театр, и кино, и рынок. Сергей Степанович ведет себя очень мило, за всеми ухаживает, просто балует нас. Когда он молчит, он мне почти нравится. Мама совершенно счастлива, сияет так, что даже неловко. Я все думаю: а любила ли она на самом деле папу? Сейчас она совсем другая, чем была раньше, в нашем детстве, на даче, ходит с нами на пляж, загорела, стала очень красивая и правда молодая. Раньше я этого не понимала, а теперь понимаю. Мы живем дружно.
Ну, а теперь главное — море. Море здесь, конечно, сказочное, в сто раз лучше, чем в Прибалтике, такое голубое, такое солнечное! Но что тебе рассказывать, ты же все это видел сам. На пляже у нас собралась веселая компания, играем в волейбол, вместе ездим на всякие экскурсии, уже были в самшитовой роще и в Хосте, завтра собираемся на озеро Рица, мама и Сергей Степанович тоже едут с нами. Я тут, между прочим, пользуюсь большим успехом, и Ирка, конечно, тоже. Мама говорит: „Самое умное, что я сделала в своей жизни, — это родила вас“. Не знаю, как я, но Ирка у нас действительно прелесть, мы с ней дружим совсем как ровесницы. Что еще тебе написать? Словом, все хорошо, Сергей Степанович предлагает нам всем остаться еще на месяц. Мама с Иркой, наверное, останутся, я бы тоже с удовольствием осталась, но не знаю, как ты. Может быть, приедешь сюда, к нам? Как твои дела? Прояснилось ли что-нибудь с работой? Когда отпуск? Ну все, на этом кончаю, писать больше вроде бы нечего. Жду от тебя ответа насчет дальнейшего, пиши скорее.
Вот такое было это письмо. Роман сидел над ним печальный, задумчивый, несчастный. Где было его место в жизни этой девочки? Нужен ли он ей хоть сколько-нибудь? Что с ними будет дальше?
— Она хоть догадалась передать мне привет? — спросила Мария Николаевна, заглядывая Роману в лицо.
— Конечно,
Утром он послал ей денежный перевод и телеграмму:
«Благополучно отдыхай отпуском пока неясно нежно целую Роман».
«В конце концов пусть все идет, как идет», — думал он. Что он мог изменить? Поехать туда? Он боялся оказаться в еще более смешном положении, чем был сейчас. В общем-то, это к лучшему, что он остался без отпуска, пусть она развлечется, пусть отдохнет от него, соскучится… А если нет? Неужели мама права, и вся его жизнь, все его мечты оказались ошибкой?
Глава 18
Зоя Комаровская искала себе на лето какую-нибудь не слишком утомительную работу. Ученики надоели смертельно, да и не было учеников, все разъехались на каникулы. Правда, голод ей не угрожал, мать нарочно каждый день готовила полные обеды с гарнирами и компотами, словно ей надо было кормить семью, и подсовывала ей, Зое. Но Зоя давно уже питалась отдельно, а Костя уехал в экспедицию, он теперь вообще почти не жил дома. И обеды пропадали. Мать мучилась, пыталась ей что-то объяснить, кричала о слабом Зоином здоровье.
— Ну хорошо, — говорила она, — когда у тебя есть свое, можешь у меня ничего не брать, но когда у тебя ничего нету, зачем же голодать?
И Зойка соглашалась с усмешкой. Уж если она будет умирать с голоду, то ладно, она, так и быть, возьмет. И вот теперь эти обеды дразнились, кисли на подоконнике. И когда на нее находил стих, она ела, устраивала себе настоящие пиры и оставляла матери немытую посуду, чтобы она не подумала, что Зоя что-нибудь взяла тайком, и чтобы можно было потом поиздеваться над своей бедностью. Но, если сказать честно, тайком она тоже брала, потому что есть хотелось каждый день, а умная работа все не подворачивалась.
И вот однажды случилось такое событие. Зоя от нечего делать поехала на ВСХВ, Сельскохозяйственную выставку. Зойка бродила от павильона к павильону, поражалась роскоши и вдруг наткнулась на объявление об открытии новой строительной экспозиции. Это уже было интересно, и Зоя решила ее посмотреть. Наконец она увидела огромную вывеску «Строительная выставка», но двери были закрыты и по всему было видно, что павильон еще не работал. Она остановилась в задумчивости, заглядывая за забор, тесно заставленный ящиками, строительными конструкциями, каким-то хламом. И вдруг она увидела, как к запертому подъезду с шиком подкатила новенькая «Победа» и из нее вышел человек, который показался Зое знакомым. Но самое удивительное было в том, что он тоже уставился на Зою, в немом удивлении разводя руками.
— Не может быть, — сказал он наконец, — этого не может быть! — И шагнул к Зое.
Он был среднего роста, плотный, но статный, с седыми, гладко причесанными волосами, в отличном сером костюме. И лицо у него было тоже гладкое, холеное, розовое, с правильными чертами, такие лица видела она в заграничных кинофильмах. Лет ему было сорок пять или пятьдесят, она не могла определить точно, но и старым его назвать было тоже никак нельзя, это она сразу почувствовала. И вот этот шикарный мужик шел к ней, улыбаясь и изумленно подняв красивые брови.
— Хотите, — сказал он, — я сейчас отгадаю, кто вы. Только дайте руку… вот так. — Он закрыл глаза. — Вас зовут Зоя, Зоенька…
— Мне не нравится «Зоенька», — попробовала брыкнуться очарованная Зойка, но он еще сильнее сжал ее руку, погладил и сказал вкрадчиво:
— Хорошо, пусть будет — Зоя. Главное, что я угадал. И фамилию я вашу знаю, как-то там на «к», но это совершенно неважно. Важно то, что мы встретились, и я вас ни за что не отпущу. Вы ведь будущий строитель, правда? Вот и прекрасно. А я директор строительной выставки. Вы будете ко мне приходить, а впрочем, вы ведь сейчас свободны? Значит, будете у меня работать, перегружать я вас не буду, вот увидите, мы подружимся. Боже мой, какая вы красавица! Кстати, меня зовут Виталий Петрович. Ветошкин. Вам эта фамилия ничего не говорит? Вот и прекрасно. Ну, пойдемте?