Как ты ко мне добра…

Калинина Алла Михайловна

Залететь вечером, как буря, с кульком апельсинов в руках, закружить Вету, натараторить, рассказать множество смешных, колких, веселых мелочей, раскидать по столу свои лекции, рисунки, новые книги, ахать, восхищаться и вдруг исчезнуть — вот что такое была теперь Ирка. А потом за ней возник и стал появляться с пугающим постоянством целый хвост поклонников. Одни поклонники исчезали, появлялись другие, но те, что получили отставку, еще колыхались некоторое время, звонили по ночам, дышали в трубку и даже иногда являлись поплакать у Веты на плече. И Вета утешала их и объясняла им, что Ирку нельзя принимать всерьез, что Ирка шутила, что Ирка никого не любит и замуж не собирается. За какие-то несколько месяцев главных претендентов сменилось три или четыре. Со всеми ними Ирка была весела, равнодушна, убийственно дружественна. Она совершенно не была кокетлива, но какие-то неведомые силы клокотали и вспыхивали в ней, сводя

мальчишек с ума, и Вета наблюдала за всем этим буйством с нежностью, печалью и завистью. Она всего этого не знала, она была другая — угловатая, сонная, спокойная, а сейчас, в свои двадцать два, — почти старая. Ее обижало, что влюбленные мальчики совершенно не замечали ее, Вету, а разговаривали с ней и обращались так, словно она была Иркиной бабушкой, — заискивали, жаловались, пытались подольститься, но не видели, не замечали, что она молодая, красивая, одинокая, что она живая женщина, черт возьми! И только один, самый юный и прыщавый, заявившись к ней однажды в воскресенье, чтобы разыскать и наказать Ирку за ее вероломство, вдруг замер на пороге, покрылся пунцовым румянцем, захлопал глазами, затоптался, сжимая руками заячью шапку, и понес несусветную чепуху. И тогда Вета успокоилась. Слава богу, она еще жива, существует.

А тем временем подкрадывалась весна, и давно пора было браться за дипломную работу. Вета чувствовала, как она отстала, отвлеклась от дел. Она просмотрела свой лабораторный журнал и сразу увидела — работы еще много, все было сделано кое-как: не закончено, не додумано, все оборвано на полуслове. Идти на кафедру смертельно не хотелось, но надо было. И Вета скрепя сердце пошла.

Приборчик ее стоял на месте, бумаги не прибраны, посуда не мыта, Люба все еще не вышла на работу. По старой привычке Вета занялась кафедральным хозяйством, все приводила в порядок. Это было легче. Так не хотелось думать, ворочать заржавевшими мозгами, но время уже торопило ее, и она опять взялась за свои образцы. Уныло, однообразно потянулись недели. Медленно вступала в свои права весна. В конце марта Вета села писать и быстро-быстро, за две недели, все накатала, начертила графики и схемы, сама перепечатала и отнесла в переплет. Валентина Васильевна работу прочитала, решительно, с длинным росчерком подписала и вдруг разразилась гневной тирадой, неизвестно в чей адрес, о том, как зажимаются и не ценятся молодые таланты и бесцельно губятся старые кадры. Из этой тирады Вета поняла, что работа Валентине Васильевне понравилась, она и сама знала, что, по студенческим меркам, все сделала толково, хотя бы уж потому, что поставила перед собой пусть небольшую, но реальную задачу и эту задачу решила. Конечно, заслуга в этом в большей мере принадлежала «старым кадрам», то есть Валентине Васильевне, но и она, Вета, «молодой талант», тоже не подкачала.

И все-таки тирада была смешна, никто не мешал Валентине Васильевне сказать о Вете пару добрых слов заведующему кафедрой, на которой она работала и училась, терять тут было нечего, но Валентина Васильевна, мучимая своими собственными амбициями и проблемами, не захотела, не пошла и вот теперь, терзаясь стыдом и досадой, выкрикивала в пустоту смешные угрозы.

Вета слушала ее, вежливо улыбаясь, и не чувствовала ничего. Может быть, это даже к лучшему, что она не будет работать здесь, в своем институте, — ей нужно было сменить обстановку. Пусть уж все будет новое сразу — место, работа, люди, жизнь. Иначе она задохнется в этой пустоте.

Ночью ей приснился удивительный сон. Она шла по улице странного, незнакомого города, где не было ни деревца, ни забора, а только узенькие каменные готические дома, примыкающие один к другому так, что один дом переходил в другой, возвышаясь над ним, потому что улица была горбата. И вот у подъезда одного из этих домов, серого, с высокими стрельчатыми окнами, с каменными узорами и львиными мордами, с зеленью, свисающей с глухих таинственных балкончиков, под узорным железным козырьком стоял человек в черном костюме, в черном котелке, с тростью. Все вещи на нем были необычно дорогие, сорочка сверкала, в галстуке блистал драгоценный камень, на пальце было тяжелое кольцо с печаткой. И этот человек был папа. И он ждал на улице ее, Вету, чтобы пригласить ее в свой дом и показать, как красиво, спокойно, достойно он живет. И хотя Вета помнила, что папа давно умер, ей не было страшно, она знала, что она здесь только в гостях, но увидеть его, его гладкое холеное лицо, яркий блеск его очков, его твердую улыбку — все это была такая радость, такой праздник, что она задохнулась. Ей хотелось кинуться к нему, но было нельзя, он поворачивался медленно, чопорно, недоступно, плавным изящным жестом пропустил ее вперед, и они вошли в дом. Дом был прекрасен, анфилада комнат упиралась в маленький уютный кабинет, полный удивительных старинных вещей, безделушек,

мебели. Посередине комнаты на возвышении стоял мягкий диван с гнутыми спинками. «Вот здесь я буду жить», — счастливо замирая, подумала Вета и вошла в какую-то дверь. Внизу, в огромном подвале, оказался эллинг с лодками, было темно, ветрено, влажно, она шла все дальше и дальше, пока не вышла в порт, к самому морю. В темноте на воде качались старинные яхты, слабо светились цветные огни. «Какой дом, — блаженно думала Вета, — какой у папы дом! Как хорошо, что он позвал меня!» Она понимала, он очень богат и ему хочется сделать ей что-нибудь приятное, прекрасное, все, что она пожелает, но ей больше ничего и не надо было, только быть здесь, дышать этим сырым ночным воздухом. Она повернулась стремительно и открыла глаза.

Весеннее солнце косо било в стекла, она была у себя, в клетушке с фанерной перегородкой, одна. Прекрасный сон еще стоял, колыхался в ее глазах. Папа! Какой он был респектабельный, сдержанный, таинственный. Бедный папа, в жизни он никогда не был таким, это был кто-то другой, и жизнь была другая, которой не было и не могло быть на самом деле, и города этого, и этого прекрасного дома никогда не было, откуда она намечтала их? Вета лежала потрясенная, притихшая, не желая возвращаться в свою унылую пустую жизнь.

Сегодня она должна была отвозить свою дипломную работу рецензенту на квартиру, это было не очень-то приятно, но необходимо. И Вета поехала. Рецензента нашла Валентина Васильевна. Он был кандидат наук и считался человеком въедливым и придирчивым. Вета понимала, почему ее шефиня выбрала именно его. Уж если он похвалит, то, значит, работа действительно хороша, и они все там, на кафедре, поймут, как несправедливо они притесняют такого блестящего преподавателя, каким является она, Валентина Васильевна. Хотя в этом деле ее никто и не притеснял, ведь она не ходила просить за Вету, сама струсила. Ну, а Вете хватило бы рецензента и попроще, и понадежней, чтобы меньше было замечаний и не пришлось потом переделывать работу, а то, гляди, еще и переплетать заново. Это было бы совсем уж паршиво — и неприятно, и дорого, и долго. Но что поделаешь, плевала шефиня на Ветины интересы, она была занята собой.

Вета надавила кнопку звонка и ждала. Дверь открыл сам кандидат наук в зеленой полосатой пижаме, смутился, быстро захлопнул дверь, потом снова открыл.

— Вы заходите, я сейчас, я только переоденусь, — смущенно бормотал он.

Но Вета засмеялась и стала совать папку в его суетливые руки.

— Ну что вы, — сказала она, — не беспокойтесь, я не буду заходить, мне ведь только передать, я вам потом позвоню.

Она избавилась от своей работы и с облегчением запрыгала по лестнице вниз, дело было сделано. И потом — как давно она не видела отражения своей красоты в чьих-то глазах, а сейчас увидела, и ей стало весело и легко, как давно уже не было. Она не сомневалась — отзыв будет хороший, это все уже было написано в его коричневых заметавшихся глазах, в его вздернутых бровях и прыгающих руках, пытающихся запахнуть поглубже зеленую полосатую пижаму. «Ах ты, рыбка, — весело думала Вета, — попался, попался! Пиши мне хороший отзыв, мне, а не моей ученой мымре! И если даже немного погрешишь перед истиной в мою пользу, я тебя прощаю».

Через неделю Вета позвонила ему и сразу поняла, что не ошиблась, отзыв был готов, и голос у кандидата наук был восторженный, похоже было, что он уже не первый день дежурит у телефона. И чтобы Вета не сбежала сразу же, как в первый раз, рецензент подробно объяснил ей, когда именно она должна приехать, чтобы у него было время все объяснить ей подробно, особенно же в той части, которую он не счел нужным вносить в официальную рецензию, но которая будет чрезвычайно важна ей в ее дальнейшей работе.

— Вряд ли, — вставила Вета, — ведь я с кафедры ухожу, так что темой этой заниматься мне, наверное, никогда уже не придется.

— Ну что вы, что вы, — испуганно закудахтал рецензент, — кто знает, кто знает, такая прекрасная работа!

В конце разговора выяснилось, что в связи с выявившимися новыми обстоятельствами приехать к нему надо как можно скорее, немедленно, и он, рецензент, сразу же прояснит Вете все основные вопросы.

— Эк тебя разобрало, — сердито сказала Вета, положив трубку, и поехала к нему.

Он был на этот раз в хорошем костюме, приглаженный, побритый, с белым котом на руках. Может быть, он думал, что Вета умилится на кота, но Вета не умилилась, а, наоборот, удивилась, кот был совершенно ни при чем, у этого человека просто не было вкуса. Для Веты кот был свидетелем, представителем и соглядатаем рецензентского семейства, тщательно удаленного из дома перед ее приходом, и хотя все это было смешно, кот ей мешал. А рецензент расположился вальяжно, разглагольствовал, красовался и вдруг смущенно вытащил откуда-то маленькую бумажку и стал торопливо совать ей в руки.